Тито сидел в зале как раз за Хрущевым, так что имел возможность видеть всю эту сцену вблизи. Он оставался невозмутим. Югославские журналисты предупредили Тито, чтобы он вел себя осторожнее, поскольку их американские коллеги держали под прицелом своих фото- и кинокамер всех, кто сидел рядом с Хрущевым, намереваясь зафиксировать их реакцию на «представление» советского премьера. «Ну, я-то уж точно не буду махать ботинком», — смеясь, ответил им Тито
[574].
Однако фотографы его все-таки «поймали» — в тот момент, когда во время выступления одного из делегатов он о чем-то шептался с Хрущевым. Советский лидер то и дело оборачивался к Тито и делился с ним своими впечатлениями от происходящего в зале заседаний.
«Не могу видеть, как он ведет себя в ООН, — говорил потом Тито. — Он просто какой-то чудак. Как будто он не представляет великую державу. И ведь его непристойное поведение нравится на Западе. Хрущев просто не понимает, что его провоцируют. Грустно все это!»
[575] Советская делегация была оштрафована за нарушение порядка на 10 тысяч долларов. Но, с другой стороны, Хрущев понравился американцам. Миллионы телезрителей видели, как он стучал ботинком и кулаками, и в этом поведении американцы чувствовали искреннее проявление человеческих чувств. Это американцы могли понять и оценить
[576].
Тито встречался с Хрущевым в Нью-Йорке дважды: 28 и 30 сентября. Журналистам он кратко сказал, что эти переговоры были «полезны и откровенны». На Генеральной Ассамблее Тито, Неру, Насер, Сукарно и президент Ганы Нкрума предложили проект резолюции, в которой требовали возобновления контактов между главами США и СССР в целях «снижения международной напряженности». Тито был доволен этой акцией — это было очень полезно «для имиджа» «третьей силы» в мире, которую к тому времени старался создавать президент Югославии и которая вскоре появится в облике Движения неприсоединившихся стран. За время пребывания в Нью-Йорке он провел встречи с главами государств и правительств более сорока стран.
Однако эта инициатива ни к чему не привела. Встречаться с Хрущевым отказался Эйзенхауэр, заявив, что сделает это только тогда, когда Советский Союз «вернется на путь мирных переговоров». Хрущев 3 октября, во время своего очередного выступления в ООН заявил: «Некоторые считают, что Хрущева и Эйзенхауэра нужно было бы запереть в комнате и держать их там запертыми, пока они не достигнут соглашения о разоружении. Но это наивно. Мы можем сидеть бесконечно, но если нет желания заключить соглашение, что вытекает из позиции Эйзенхауэра и тех кругов, которые его поддерживают, тогда из трубы не появится дым, как это бывает в Ватикане, когда выбирают папу»
[577].
Тито был разочарован тем, что его инициативам достигла цели. Он решил раньше времени уехать из Нью-Йорка. 5 октября югославская делегация погрузилась на итальянский лайнер «Леонардо да Винчи» и отбыла домой. Обратный путь Тито провел за чтением записок командира американской атомной подводной лодки, которая совершила поход подо льдами на Северный полюс
[578].
В это время начали обостряться разногласия между Москвой и Пекином. Дискуссии между СССР и КНР по многим проблемам — от осуждения культа личности Сталина до международных проблем — отразились и на межгосударственных отношениях обеих стран. Китай сократил объем своих закупок в СССР и странах — членах СЭВ. Среди советских специалистов в Китае начали распространять различные материалы с критикой КПСС. В ответ СССР в июле 1960 года отозвал из КНР всех советских специалистов. Вскоре дело дошло и до открытого конфликта — гораздо более опасного для всего мира, чем конфликт с Югославией.
Тито наблюдал за начинающимся конфликтом между двумя крупнейшими компартиями со стороны. В Пекине критиковали Москву за «ревизионизм», а Москва обвиняла в «ревизионизме» югославов, но когда речь шла о критике Тито, тут они выступали единым фронтом.
26 декабря в своем выступлении в Скупщине Тито ответил Хрущеву и Мао: «Они утверждают, что мы объявили устаревшим марксизм-ленинизм, что мы отбросили его. Где они, интересно, прочитали, что мы отбрасываем марксизм-ленинизм, и почему они тогда не цитируют нас? Да потому, что не могут цитировать — ведь их утверждение есть всего лишь грубая ложь… А кто разорвал экономические соглашения, которые у нас были с социалистическими странами? Это были не мы! Кто, таким образом, нанес нам огромный ущерб, из-за которого мы оказались в чрезвычайно тяжелых условиях и вынуждены были искать замену этим соглашениям на другой стороне, на Западе?.. Разве кто-то имеет право обвинять нас в том, что мы обратились за помощью и сотрудничеством туда, где мы могли бы без всяких условий их получить, не подвергая опасности завоевания нашей революции? Никто не имеет права нас обвинять!»
[579]
«На кой черт вам нужен этот лагерь?»
Пока Тито отбивался от советских обвинений в «ревизионизме», югославский «ревизионист» Милован Джилас сидел в югославской тюрьме Сремской Митровицы. Осенью 1959 года его начали мучить нервные припадки и кошмары во сне, и вообще его здоровье ухудшилось. По словам Джиласа, комендант тюремного блока уговорил его написать письма о пересмотре его дела руководству страны. И Джилас написал: сначала Карделю, а потом Ранковичу
[580].
Через некоторое время ему принесли отпечатанное на машинке прошение о помиловании, и Джилас его подписал. Он обязался не предпринимать политических действий, идущих вразрез с законами ФНРЮ, а также «не пытаться нанести стране ущерб и не позволять никому в будущем переиздавать книгу „Новый класс“». Его освободили «условно-досрочно» 20 января 1961 года, поскольку он отбыл половину своего девятилетнего срока
[581]. Вскоре он вернулся домой в Белград.
Сам Джилас, впрочем, говорил автору, что его освободили в связи с изменившейся международной обстановкой. Прежде всего из-за того, что отношения Тито с Хрущевым ухудшились и Тито надо было сделать благородный жест по отношению к Западу, для которого Джилас оставался политическим заключенным. Джилас оказался на свободе, но снова принялся за старое. Вскоре он опять окажется за решеткой.