Новая Зона. Крадущийся во тьме - читать онлайн книгу. Автор: Светлана Кузнецова cтр.№ 5

Время, оставшееся до катастрофы, Никита занимался статистикой. Он фиксировал все случаи мутаций, их количество, всплески и затишье, тщательно отмечал на карте адреса, выявлял районы «мутационных эпидемий». Когда он однажды увидел в новостях репортаж с Тимирязевской, где правоохранители накрыли подпольный склад артефактов, он от избытка чувств позвонил профессору с выкриком: «Я оказался прав!» А в ответ получил: «Именно благодаря твоим данным им и удалось, работай дальше».

Увы. Никого, как оказалось, не интересовали животные, а только деньги и эти чертовы выкидыши Зоны, артефакты, не столько приносящие пользу, сколько губящие все вокруг себя. Никита тогда запил на неделю. У него хватило мозгов вытребовать себе отпуск за свой счет, иначе скорее всего потерял бы работу. С вузом оказалось сложнее: пришлось на него забить. Благо, шла середина семестра, и на прогулы смотрели сквозь пальцы.

Когда в один из вечеров позвонил профессор, Никита наговорил ему много лишнего и обидного. В ответ получил: «Кошечки и собачки действительно не важны, людей спасать пора!» Кажется, профессор еще прибавил, что ненавидит альтруистов, а больше них – упертых идиотов, считающих, будто все обязаны жить в любви и гармонии со всем миром. Никита тогда послал его подальше, кажется, даже нецензурно, но пить перестал. Сотрудничать, впрочем, тоже.

Он по-прежнему собирал данные, составлял графики и отмечал на карте наиболее неблагополучные районы. Как и следовало ожидать, больше всего их оказалось в промышленных зонах, на территориях заводов, котельных и складов.

Наиболее серьезные очаги в районе Тушино и Тимирязевской уравновешивала промзона возле Варшавского шоссе и территория ликвидированного завода АЗЛК на Волгоградском проспекте. Москву словно осаждали со всех сторон маленькие островки аномалий. Когда Никита задумывался над этим, ему становилось страшно.

Через месяц он решил уехать и обратился к риелтору для продажи квартиры в Москве и покупки чего-нибудь в Подмосковье с доплатой, но тот предложил грабительские условия. В другом агентстве Никита попал на какую-то совершенно неадекватную тетку, которая внезапно вознамерилась его совестить и упрекать: и квартиру-то бабушкину он продает, и деньги наверняка хочет на наркотики спустить, и будь ее воля, совершеннолетие в этой стране наступало бы в двадцать пять лет, и все были бы обязаны посещать воскресную школу.

Никита вылетел из ее кабинета весь пунцовый и, пожалуй, впервые осознал правоту профессора и его нелюбовь к альтруистам. Тетка ведь теряла выгодную сделку из-за желания наставить «юного бездаря» на путь истинный. Уже на лестнице его нагнал другой риелтор, который сказал, что тетка является близкой родственницей их шефа, тридцать лет просидела в опеке и попечительстве и получила профдеформацию на всю голову, и Никита даже согласился с ним работать. К тому моменту он однозначно решил свалить из Москвы подальше – идеально, если куда-нибудь на юг, где климат получше, а жизнь попроще.

Он не успел. За три недели до эвакуации ему позвонил профессор и сказал всего одну фразу: «Беги, пока можешь».

Никита до сих пор не понимал, почему эти слова произвели на него такое впечатление. Анализируя свое тогдашнее состояние, он называл звонок профессора не иначе как панической атакой. Если бы не трагические события, которые повлекло спешное бегство из Москвы, Никита был бы ему даже благодарен, но… теперь больше проклинал.

В тот день, когда он спешно уезжал, в столицу без предупреждения приехал его навестить родной брат в сопровождении двоюродной тетки (единственной оставшейся у них родственницы). Почему-то они остались в Москве, не покинули ее сразу, не обнаружив в ней Никиты. Возможно, звонили, но он умудрился потерять телефон. Во время эвакуации их тоже не оказалось.

Квартиру Никита все же продал – первому риелтору за смешные деньги, оформив сделку за один день (как показали дальнейшие события, не прогадал, мог остаться вообще без средств к существованию). Затем он осел в Красногорске, оттуда переехал в поселок Архангельское и, наконец, купил одноэтажный деревенский домишко в десяти минутах ходьбы от железнодорожной станции «Нахабино». Там его бегство наконец окончилось, словно некто невидимый приказал: «Хватит! Сюда не дойдет».

Месяц он прожил как в тумане. Сил хватало только на самые элементарные действия: походы в магазин и готовку еды. Ничего не хотелось, телевизор Никита не включал, да там и не говорили ничего конкретного, и в газетах не писали. Столица жила как привыкла: шумно, скандально, в бешеном ритме. Только Никите теперь виделась в нем попытка сбежать от чего-то страшного или даже пир во время чумы. Единственное, что его спасало в считаные дни до катастрофы и месяц после нее, – книги. Мужик, продавший ему дом, ими не интересовался, так и оставил гнить на чердаке. Вероятно, будь у Никиты компьютер или другие занятия, он тоже не обратил бы на них внимания, но жизнь повернулась к нему, скажем так, спиной, а если не куртуазничать, то тем, что пониже поясницы, а затем еще и наклонилась. Работу он не нашел, да и не слишком стремился. По-хорошему, ему сильно требовался специалист-мозгоправ, но и к нему Никита, разумеется, обращаться не стал. В безопасности он чувствовал себя только в доме, запертом на все замки.

Книги пожелтели от времени и сырости, у некоторых обложки прогрызли мыши, несколько страниц были порваны. После завтрака Никита поднимался на чердак, брал их в руки, пробегал пальцами по изуродованным корешкам и принимался чинить. К обеду он спускался на кухню с приведенной в божеский вид книгой и читал ее до вечера, а если увлекался, то и всю ночь.

Раньше его не привлекало чтение. Тем более он никогда не стал бы читать чьи-нибудь мемуары, предпочтя что-нибудь полегче, или скачал бы фильм. Но сейчас его увлекал даже не сюжет и герои, а информация, атмосфера и детали той эпохи, к которой в начале двадцать первого века оказалось принято относиться либо с однозначным осуждением всего и вся, либо с романтическим флером. А ведь на самом деле это была всего лишь эпоха – такая же, как и многие другие.

У Никиты захватывало дух, когда он понимал, что прикоснулся к Клондайку. Ни в одной интернет-библиотеке он никогда не нашел бы ничего подобного. И вместе с тем ему становилось грустно, ведь никому в мире не были нужны ни эти книги, ни он сам.

Выздоровел он через полтора месяца. Проснувшись однажды утром, огляделся по сторонам и с ужасом понял, в кого превратился. Он всего-то перешагнул порог двадцатилетия, а бороду отрастил, словно восьмидесятилетний дед, благо хоть не седую и не слишком длинную (когда волосы доставали, брал старые садовые ножницы и отчекрыживал), зато чудовищной формы и ярко-рыжего цвета.

Помнится, когда взглянул на себя в зеркало, едва не впал в истерику. Ржал над собой и не мог остановиться. Темно-русая шапка на голове, в которую превратилась некогда модельная стрижка, с рыжей бородой и пшеничными усами не сочеталась совершенно. Трехцветный кот, как правило, в природе не встречающийся (если животное не больное с рождения), да и только.

Бриться оказалось невыносимо противно, на коже выступило раздражение, но Никита хотя бы начал себя узнавать. За сравнительно недолгое время он осунулся и похудел настолько, что теперь напоминал анатомическое пособие. Темно-карие глаза почему-то выцвели и поменяли оттенок. Пожалуй, Никита не мог сказать с точностью, какого они цвета: то ли каре-серые, то ли серо-карие. Разделение шло ровно посередине радужки. У зрачка оттенок оставался насыщенно-коричневым, потом шел круг более светлого коричневого – тоненький, словно контур, и далее – темно-серый, выцветающий к краю. Жуткий теперь у него был взгляд.