Лермонтов - читать онлайн книгу. Автор: Алла Марченко cтр.№ 119

Первое – факт, второе – всего лишь гипотеза, но если отказаться от нее, совершенно необъясним и еще один «загадочный» поступок Лермонтова, его последнее, от 10 мая 1841 года, письмо к Карамзиной, в которое поэт вмонтировал французское стихотворение «L’Attente» («Ожидание»). В русском прозаическом переводе оно звучит так: «Я жду ее в темной долине. Вдали, вижу, белеет призрак, который приближается. Но нет! Обманчива надежда! То старая ива качает свой сухой и блестящий ствол. Я наклоняюсь и долго прислушиваюсь: мне кажется, что я слышу звук легких шагов по дороге. Нет, не то! Это шелестит лист во мху, колеблемый душистым ветром ночи. Полный горькой тоски, я ложусь в густую траву и засыпаю глубоким сном. Вдруг я вздрагиваю и просыпаюсь: ее голос шептал мне на ухо, ее уста целовали мой лоб».

Текст этот справедливо вызывает недоумение комментаторов: к Софье Карамзиной («Пьеро в вечно стоптанных башмаках») он явно не имеет отношения, а для того чтобы убедить «русскую Рекамье», что он не бездельничал в дороге, у Лермонтова есть другие, куда более значительные в литературном плане стихи: «Утес», «Спор», «Сон»; все они записаны в книжке, которую Владимир Одоевский подарил ему в день отъезда из Петербурга. Но недоумение исчезает, если предположить, что стихи обращены к Ростопчиной, тем более что к ним приложен зашифрованный комментарий: «Я хотел написать еще кой-кому в Петербурге, в том числе и госпоже Смирновой, но не знаю, будет ли ей приятен этот дерзкий поступок». Карамзиной Лермонтов написал сразу же по приезде в Ставрополь, Смирновой хотел написать… Следовательно, остался еще кое-кто, неназванный… Вместо письма этому неназванному он и отправил стихи, смысл которых понятен лишь двоим. Для открытого, легального письма к Евдокии Петровне нужен был лояльный предлог. Таким предлогом мог бы стать разговор о сборнике ее стихотворений. Но Евдокия Петровна получила сигнальный экземпляр через несколько дней после отъезда Михаила Юрьевича. Зная, что Лермонтов собирался задержаться в Москве, она бросилась к Елизавете Алексеевне с просьбой – передать стихи Мишелю с оказией.

Елизавета Алексеевна, обычно точная во всем, что касалось Мишеньки, на этот раз комиссию не исполнила: то ли оказия не подвернулась, то ли не смогла побороть ревнивого чувства. Постоянно находясь в страхе, что «Мишу женят», она с подозрением относилась к «девицам на выданье», однако и потрафлять непонятным отношениям внука с замужней женщиной, матерью маленьких детей, тоже не собиралась, это было не в ее правилах. И все-таки, поборов ревность, о том, что слишком нарядная и чересчур разговорчивая жена графа Андрея Федоровича завезла собственное сочинение, в конце концов сообщила. Узнав об этом (по приезде в Пятигорск Лермонтов получил сразу три письма от бабушки), он не без раздражения пишет: «Напрасно вы мне не послали книгу графини Ростопчиной; пожалуйста, тотчас по получении моего письма пошлите мне ее сюда в Пятигорск». Далее следуют еще два поручения: купить и прислать полное собрание Жуковского и полного Шекспира – «по-англински».

В ряду: Шекспир, Жуковский – желание как можно скорее заполучить сборник Ростопчиной свидетельствует, что Лермонтов интересуется им отнюдь не по соображениям эстетического порядка.

Белеющий призрак… Легкие шаги… Уста, целующие (по-сестрински? по-матерински?) в лоб… Все это так точно соответствует неопределенным (когда любой зигзаг судьбы равно возможен) отношениям между Ростопчиной и Лермонтовым, а главное, облику Евдокии Петровны. Легкость, воздушность Додо Лермонтов подметил еще в посвященном ей новогоднем мадригале 1832 года: «Как над пучиною мятежной / Свободный парус челнока, / Ты беззаботна и легка». Больше того, если сопоставить стихи из подаренного при прощании альбома, где помимо осторожного объяснения причины своего сдержанно-осторожного поведения во время отпуска («Предвидя вечную разлуку, боюсь я сердцу волю дать») со стихотворением «Утес» (оно также написано по дороге на Кавказ, после трех месяцев счастливого отпуска), видно, что и эта вещь продолжает ростопчинскую тему – тему несостоявшейся любви:

С мыслями о Ростопчиной, с непосредственными впечатлениями от тех месяцев, которые он провел в обществе юных жен, посещавших салон Карамзиных, связано, по всей вероятности, и самое таинственное из произведений Лермонтова – знаменитый «Сон», написанный, как и еще более знаменитые «Тамара», «Воздушный корабль», в стилистике столь почитаемого Лермонтовым городского жестокого романса:

Графиня Ростопчина увлекалась проблемой сверхчувственного; впрочем, не она одна. Мистика входила в моду – наступало время «русских ночей». Владимир Одоевский, обеспокоенный хаотическим смешением в умах, идеях, чувствах, решился вынести устные споры с Додо о природе таинственного на публику. Стал печатать в «Отечественных записках» «Письма к графине Е.П.Р.», где старался объяснить в занимательной форме, что «подкладка и причина» якобы непознаваемого – «ряд естественных явлений, доныне не вполне исследованных», что таинственными делает обыкновенные предметы наш дух, «в нравственном волнении ожидающий чего-то сверхъестественного».

Но графине Ростопчиной нравилось находиться именно в этом, так точно обозначенном Одоевским состоянии духа: среди предсказаний, предчувствий, магнетических снов! Магнетическое она умела находить всюду, даже в цепи поэтических некрологов: А.Одоевского – на смерть Грибоедова, Лермонтова – на смерть А.Одоевского, своего – на смерть Лермонтова. Убийца Пушкина, Дантес, и убийца Лермонтова, Мартынов, служили в одном и том же полку, Кавалергардском, это тоже кажется Ростопчиной не простой случайностью, а магнетическим сцеплением.

Тон в салоне Карамзиных задавала Софья Николаевна – особа резкая и решительная; перед ее безапелляционностью отступала даже умно-язвительная, но чересчур уж «самовоспитанная» Смирнова-Россет. Разумеется, это только манера, ибо единственной женщиной, чье превосходство красивая умница открыто признавала, была Ростопчина.