Есенин. Путь и беспутье - читать онлайн книгу. Автор: Алла Марченко cтр.№ 40

Для домашней сцены Златоуст (амплуа Клюева) и Златоцвет (амплуа Есенина) одевались попроще, но все с тем же «крестьянским уклоном». Надежда Плевицкая вспоминала: «Клюев бывал у меня. Он нуждался и жил вместе с Сергеем Есениным, о котором всегда говорил с большой нежностью, называя его “златокудрым юношей”. Талант Есенина он почитал высоко. Однажды он привел ко мне “златокудрого”. Оба поэта были в поддевках. Есенин обличьем был настоящий деревенский щеголь, и в его стихах, которые он читал, чувствовалось подражание Клюеву. Сначала Есенин стеснялся, как девушка, а потом осмелел и за обедом стал подтрунивать над Клюевым. Тот ежился и втягивал голову в плечи, опускал глаза и разглядывал пальцы, на которых вместо ногтей были поперечные, синеватые полоски.

– Ах, Сереженька, еретик, – говорил он тончайшим голосом.

Задержимся на утверждении Плевицкой, будто Клюев «нуждался». Конечно, нуждался, но не настолько, чтобы занашивать якобы единственную рубашку до нищенской ветхости – сестра песнопевца была дама со средствами. И прибеднялся не только потому, что смолоду привык прибедняться. Меж ним и Плевицкой был уговор: дать по весне несколько совместных концертов в провинции. Мероприятие считалось благотворительным, в пользу воинов, но Клюев надеялся, что ловкая Надежда спроводит хотя бы на хороший прожиток. А не сумеет, пусть сама и платит за харч. Олонецкий песнопевец не брезговал жить за чужой счет даже тогда, когда бывал при хороших деньгах и даже как-то оживал, веселел, если это ему удавалось. Тратить свои кровные физически не мог. Тратить чужие любил и делал это с размахом, получая от собственной размашистости неизъяснимое наслаждение. Золотая рыбка на клюевский хитроумный крючок не попалась, вильнула звездным – жемчуга да яхонты – хвостиком и ушла в открытое море. А Есенин, простофиля, клюнул. 16 ноября, как мы помним, он получил за «Радуницу» сто двадцать пять рублей (сумма по тем временам солидная), а в декабре уже вынужден просить у издателя еще двадцать пять в счет будущего гонорара. Однако и эти червончики с помощью Клюева улетучились как дым, и Сергей Александрович под нажимом благодетеля сочиняет пренеприятнейшее прошение в Общество для пособия нуждающимся литераторам и ученым, тем более неприятное, что просьба о вспомоществовании обращена к Разумнику Васильевичу Иванову-Разумнику, человеку благороднейших правил: «С войной мне нынешний год пришлось ехать в Ревель пробивать паклю, но ввиду нездоровности я вернулся. Приходится жить литературным трудом, но очень тяжело. Дома на родине у меня семья, которая нуждается в моей помощи. Разумник Васильевич, я попросил бы Вас похлопотать в Литературном фонде о ссуде руб. в 200. Дабы я не поскору должон был искать себе заработок и имел возможность выбрать его».

Проведав о жульнической акции «гостей-мужиков», Городецкий возмутился и сообщил в Литфонд об истинном положении дел просителей (в том, что инициатором здесь был Клюев, он не сомневался). В результате вместо просимых 200 рублей Есенину выдали всего 50, а Сергей Митрофанович, посылая поэту Александру Ширяевцу программу очередного неонароднического шоу, посетовал: «К сожалению, мужики мало похожи на кремень, народ не очень прочный, лютый до денег».

Не только лютость Клюева до денег подмачивала репутацию последнего Леля. Наблюдая, как Николай Алексеевич прилюдно завязывает Есенину узорный поясок, как следит глазами за каждым его жестом и движением, молодые приятели Сергея Александровича, и прежде всего умный и порядочный Володя Чернявский, недоумевали. Неужели Сережка не понимает, что весь литературный Петербург прекрасно осведомлен о гомосексуальных наклонностях смиренного Миколая и что публично расточаемые им ласки – лакомая пища для столичных сплетников? Но Есенин «всамделе» долго не понимал истинную причину клюевской ласковости, думая, что так и нужно по сценарию: старший братец любуется на младшего. Даже тогда, когда Николай к нему, что называется, полез, по-тихому, средь ночи, как деревенский снохач к молоденькой жене ушедшего на заработки сына, скатил дурака на пол, пригрозил скандалом и, отвернувшись к стене, уснул. Встревожился позднее, в Москве, в январе 1916-го, когда Клюев, узнав, что белый свет Сережа собрался к Анне Романовне, бросился на пол, обхватил его ноги и завыл, страшно, по-бабьи…

Вернувшись в Питер, Сергей выложил всю эту мерзопакость Володе Чернявскому: че делать-то? И так прикидывали, и этак – делать было нечего. Есенину грозил призыв в действующую армию, а Клюев был тем единственным человеком, который мог в наиважнейшем этом деле помочь. Умирать за чей-то чужой интерес крестьянин Рязанской губернии не желал ни при какой политической погоде. Олонецкий песнопевец непатриотическое нежелание жавороночка ох как понимал! Он и сам в свое время проявил изобретательность до остервенения, в результате, будучи практически здоровым, заполучил белый билет. Выйдя через Надежду Плевицкую на Уполномоченного Ее Величества по санитарному поезду № 143, полковника Д. Н. Ломана, повел дело так ловко, что полковник устроил-таки Есенина в этот «блатной» поезд. В не опубликованной при жизни и, кажется, на публикацию не рассчитанной автобиографии 1923 года Есенин называет Ломана «адъютантом императрицы»: «В 1916 году был призван на военную службу. При некотором покровительстве полковника Ломана, адъютанта императрицы, был представлен ко многим льготам». Такой должности – адъютант императрицы – при дворе не существовало. Полковник Дмитрий Ломан был кем-то вроде вездесущего Фигаро при государыне Александре Федоровне. В его ведении находились санитарные службы Царскосельского госпиталя, который она патронировала. Ломан же, как начальник санитарного поезда № 143, отвечал за его безопасное передвижение; поезд, как госпиталь, содержался на личные средства «царицы необозримой Руси». Мало того! Под наблюдением Царскосельского Фигаро продолжалось, несмотря на чудовищные военные расходы, строительство Феодоровского городка. По замыслу царствующей четы городок должен был стать центром возрождения русской народной культуры. Игрушечный, в псевдорусском стиле, объект был еще не достроен, а «Общество возрождения художественной Руси» уже функционировало и тоже под присмотром Дмитрия Ломана. При первой (дипломатической) беседе олонецкого песнопевца с куратором «Общества Возрождения» о щекотливой проблеме речи не было, дескать, у Есенина отсрочка по здоровью. Но уже при встрече второй Клюев исхитрился убедить Ломана, что инициатором хлопот по освобождению жавороночка от отправки в действующую армию, под немецкую шрапнель, является не он, а Сергей Городецкий. И не как частное лицо, а как член возглавляемого полковником художественного Общества. По собственному почину Сергей Митрофанович на такую уловку вряд ли бы пошел, поскольку уже решил: уклоняться от призыва не будет, а последует примеру Гумилева – на фронт, что вскорости и сделал.

Освободив себя от подозрения в «искательстве», сам Клюев вел с адъютантом императрицы совсем иные разговоры, главным образом о сольных «концертах» его и Есенина по линии «Общества».

Сочиненный апостолом проект реализовался на высшем уровне. Уведомив великую княгиню Елизавету Федоровну о намерении Клюева и Есенина осчастливить Москву, Ломан приказал своему тамошнему представителю богатому купцу Стулову организовать для сказителей и жилье, и срочный пошив новой концертной одежды.