Кропоткин хлопнул в ладоши, и человек на козлах обернулся. Конечно, это никакой не великий князь, а доктор Веймар. Недавний узник вскочил в экипаж. Кучер-«чайковец», Александр Левашов, хлестнул коня, промелькнули ворота госпиталя и толпа людей возле них. Все что-то кричали, махали руками, но ничего не делали. Великое дело — неожиданность!
Едва не перевернувшись, пролетка круто свернула с пустынной Кавалергардской улицы в тесный переулок. На ходу Кропоткин надел пальто и цилиндр. Сменил фуражку на цилиндр и его сосед. Через несколько минут они были на Тверской, потом — на Невском, и там остановились у громадного дома на углу Гончарной.
Знакомая квартира сестер Корниловых. Множество людей. Дружеские поздравления, объятия, поцелуи. Ничего, казалось, не изменилось за эти два года. Но долго здесь задерживаться нельзя: по тайным каналам весть о побеге, безусловно, уже движется в соответствующие инстанции.
Черным ходом два господина в цилиндрах вышли на Гончарную, где их ждал извозчик. Чтобы запутать след жандармов, помчались в места отдыха богатых петербуржцев, на острова, где на одной из дач беглец сможет переночевать. По дороге посетили самый шикарный ресторан — «Донон», куда жандармы и не догадались бы сунуться.
На следующий день весь Петербург был наводнен сыщиками, у каждого фотография человека с большой бородой. Но к этому времени он уже сбрил бороду и стал совершенно неузнаваем. В городе все передавали друг другу, что царь, находившийся в Финляндии, был взбешен и распорядился: «Разыскать во что бы то ни стало!»
Друзья укрыли Кропоткина в одной из деревень в окрестностях столицы, а через несколько дней он в сопровождении Марка Натансона выехал за границу, взяв с собой паспорт «чайковца» Левашова. Неделя поисков прошла безрезультатно. Один за другим следовали доклады царю жандармского генерала Потапова. Без прямых улик, на всякий случай, были арестованы сестра Петра Алексеевича Елена (по мужу — Кравченко) и часовой, охранявший арестанта. Не удалось найти и арестовать только Софью Лаврову.
Наконец жандармы решили, что беглец, видимо, исчез из Петербурга. Его начали искать за границей, но почему-то не на севере, а на юге. Для этого в пограничные области Германии и в Швейцарию был командирован жандармский подполковник Смельский. К счастью, он вернулся с еще более невероятным предположением о том, что Кропоткин отправился в Америку, в Филадельфию — на Всемирный съезд социалистов.
В Петербурге решено было привлечь к суду смотрителя Николаевского военного госпиталя полковника Стефановича. На него, как на главного виновника побега, было указано в очередном докладе царю в начале сентября. Стефанович был арестован и предан военному суду вместе с двумя рядовыми и надзирателем. Проведя полгода в заключении, он умер. Но дело о побеге мятежного князя не было закрыто. В январе 1879 года жандармы получили сообщение о том, что Кропоткин якобы намерен «тайным образом» проникнуть в Россию. В пограничные пункты были разосланы приказы о задержании государственного преступника Петра Кропоткина. А еще через два года без всяких доказательств ему приписали организацию закончившегося убийством покушения народовольцев на Александра II.
Процесс над созданным «чайковцами» разветвленным обществом пропаганды состоялся в конце 1877 года и вошел в историю как «процесс 193-х». На суде не раз упоминалось имя бежавшего из заключения князя, который был однозначно признан организатором и главарем антиправительственного движения. Это обвинение только подтвердилось, когда через несколько лет Кропоткина обнаружили в Европе как активного деятеля бакунинского крыла Интернационала.
Глава вторая ЭМИГРАЦИЯ
Мои симпатии влекли меня к тому, чтобы связать свою судьбу с рабочими массами… углубить и расширить идеал и принципы, которые послужат основой будущей социальной революции.
П. А. Кропоткин, 1901
Из Бергена в Эдинбург
Я увидел на корме британский флаг, под которым нашло убежище столько изгнанников. И я от души приветствовал этот флаг…
П. А. Кропоткин, 1899
Без помех он проехал через Финляндию, Швецию и прибыл в Христианию (ныне Осло), раскинувшуюся на берегу живописного фьорда, несомненно, сотворенного ледниками. О беглеце сообщили во все портовые города, и названа была его главная примета — пышная русая борода. То, что Кропоткин ее сбрил, позволило ему остаться неузнанным, причем жандармы, похоже, даже не догадывались о такой возможности.
Пять лет минуло с того времени, когда он прошел по финским болотам пешком вдоль строившейся железной дороги в поисках следов ледника и нашел их. Фундаментальный труд, содержащий теорию последнего оледенения Земли, над которым он продолжал работать в Петропавловской крепости, был завершен. Друзья рассказали ему, что Александр вместе с Иваном Поляковым отредактировал рукопись и подготовил ее к печати. Когда состоялся побег, ее уже начали набирать в типографии Стасюлевича.
Совместимо ли его теперешнее положение с научной работой? Время покажет. Пока же он думает не о продолжении занятий наукой, а о том, как быстрее возвратиться в Россию, где ему конечно же придется жить в подполье, и уж вряд ли у него будет возможность появиться в Географическом обществе…
Несколько дней, проведенных в Христиании, были посвящены знакомству с жизнью норвежской столицы. Тогда самостоятельной, независимой Норвегии еще не существовало. Была уния со Швецией: общий король, общее правительство, но имелся свой парламент (стортинг). Положение Христиании по отношению к Стокгольму чем-то напомнило Иркутск, где некоторая самостоятельность сохранялась благодаря значительной его удаленности от столичного Петербурга. Кропоткина особенно интересовала работа в стортинге фракции Крестьянской партии. Ведь норвежские крестьяне никогда, со времен викингов, не знали крепостного права. Они боролись за свои права с полным сознанием своего достоинства, не испытав, как русские крестьяне, унижения рабством. Их интересы отстаивала в стортинге особая партия, издававшая свою газету. Не то что в России, где «чайковцы» жестоко поплатились за одну лишь попытку объяснить людям физического труда их элементарные права.
Из Христиании Кропоткин переехал на берег Атлантического океана, в Берген, один из старинных городов средневекового Ганзейского торгового союза, в структуре которого Кропоткин находил черты милой сердцу анархиста самоорганизации, независимости от государственной власти. Там он простился с Марком Натансоном, который сопровождал его вместе с Софьей Лавровой. С Марком они многое обсудили, пересекая Финляндию, Швецию и Норвегию. Умелый, волевой организатор, он станет одним из основателей общества «Земля и воля», а потом, проведя лет пятнадцать в сибирской ссылке, вступит в партию социалистов-революционеров (эсеров); в 1917 году, как «левый эсер», он сотрудничал с большевиками, но через два года умер в Швейцарии, там же, где и Бакунин, — в Берне.
О том, что Софья Лаврова (урожденная Чайковская), сестра жены брата Саши, сопровождала его вплоть до прибытия в Англию, Петр Алексеевич в своих мемуарах умалчивает — то ли не желая выдавать тайн побега царской охранке, то ли боясь скомпрометировать Софью Себастьяновну, которая формально оставалась замужем, хотя с мужем давно рассталась. Лаврова сразу же вернулась в Россию, где несколько лет жила на нелегальном положении, под чужой фамилией, то в Царицыне, то в Саратовской губернии, то в Николаеве. В начале 1878 года она присутствовала на съезде «Земли и воли» в Петербурге, а в начале следующего года была арестована и после нескольких месяцев заключения в Петропавловской крепости выслана в город Уржум Вятской губернии. По окончании ссылки она уехала в Париж, сдала там экзамен на акушерку, жила в рабочих кварталах города. Умерла в 1916 году в Петербурге. Их отношения с Петром оставались дружескими: они переписывались, встречались, но уже никогда не были так близки, как в год его побега, в 1876-м.