Анна. Тайна Дома Романовых - читать онлайн книгу. Автор: Ульяна Эсс cтр.№ 18

С того памятного обеда в Итальянском зале жизнь Анны, можно сказать, текла более или менее спокойно. Государь больше не делал попыток обнять ее, поцеловать или каким-то другим образом добиться ее близости. Самое большее, что он себе позволял, — это нежно сжимать ее руки, греть их у себя на груди и покрывать их поцелуями. Тем не менее нельзя было сомневаться в характере его чувства к ней. Это чувство выказывало себя и в поцелуях, и в страстных взглядах, которые государь бросал на свою спутницу и друга, и в словах, которые он произносил. Так, однажды (это случилось спустя примерно месяц после того памятного обеда) во время прогулки Павел заявил:

— Ах, я желал бы, чтобы вы были моей императрицей — вы, а не Мари! Увы, это невозможно. Но вы все равно останетесь для меня императрицей — но не той, что сидит рядом со мной на троне во время церемоний, а той, что безраздельно царит в моем сердце. Вы останетесь моей императрицей сердца! И мне ничего для вас не жалко! Ничего!

Разумеется, она отругала его за это признание, указала, что оно задевает Марию Федоровну, которая ничем не заслужила такого пренебрежения. Ругала, корила — но при этом в душе не могла не признаться себе, что такое внимание, такая любовь государя ей лестны. И дело было не только в удовлетворении ее честолюбия, не только в почтительных взглядах людей, окружавших императора, — его секретарей, помощников и друзей, и даже не в том, что сама императрица Мария Федоровна смирилась с тем, что никому не известная московская девица заняла ее место в сердце государя. Да, императрица смирилась и уже не позволяла себе никаких замечаний по адресу Анны. А дамы из окружения государыни при встречах почтительно склонялись перед мадемуазель Лопухиной. Кроме того, она заметила, что та дама, которая смотрела на нее с самым большим презрением и даже с ненавистью, исчезла из дворца, ее больше нигде не было видно. Когда Анна спросила об этом у графини Чесменской, та объяснила:

— А, так вы говорите о госпоже Нелидовой. Вы должны знать, что ранее государь был с нею близок… весьма близок. Но после вашего появления он приказал госпоже Нелидовой удалиться из дворца, и она уехала в Эстляндию.

Так вот, дело было не только в этой всеобщей почтительности, что окружала ее в Павловске. Государь не зря произнес слова о том, что ничего не пожалеет для своей возлюбленной, избранницы своего сердца. Как-то за обедом он заявил ей:

— Вы не поверите, Аннет, как мне досадно, что вы не имеете никакого титула и все обращаются к вам запросто, называя «сударыня», меж тем как вы достойны самого высокого титула, какой только существует в моем государстве! Вы должны зваться графиней, а еще лучше — княгиней!

— Но такое возможно только в том случае, если бы я вышла замуж за лицо, носящее такой титул, — заметила она.

— Почему же? — пожал плечами Павел. — Есть и другой способ…

И уже на следующий день она узнала, что за способ избрал император. Узнала она это, когда увидела карету своего отца, остановившуюся перед дворцом. Император вызвал генерал-прокурора Лопухина, для того чтобы торжественно даровать ему титул князя — и не просто князя, а светлейшего, ранее такой титул носил только Меньшиков. Видимо, оттуда, из времен своего почитаемого прадеда, Павел и заимствовал эту идею.

С того дня Анна стала носить титул княгини. Соответственно изменилось и обращение к ней придворных. Поклоны при встречах стали более низкими, слова — более почтительными и даже льстивыми.

Постепенно она осознавала, какую реальную власть получила, став избранницей императора, и поняла, что может добиться исполнения многих своих желаний, почти всех — надо только правильно об этом заявить. Однажды Павел при разводе караула (она при этом присутствовала) накричал на офицера, который, по его мнению, недостаточно громко и четко отдавал команды. И не только накричал, но и сорвал с несчастного поручика эполеты и повелел разжаловать его в рядовые. Анна же была уверена, что во всем виноват сильный ветер, дувший в тот день, — он относил слова офицера в сторону, и государь их плохо слышал. В тот же вечер она обратилась к Павлу, убеждая его отменить несправедливое наказание. И о чудо! — на другой день поручик был помилован, ему было возвращено офицерское звание.

В другой раз ей подумалось, что открытое пространство перед дворцом выглядело бы гораздо наряднее, если бы было украшено цветами. Стоило ей высказать эту мысль императору, как уже на другой день возле дворца появились рабочие с лопатами, а спустя неделю здесь радовали глаз отличные цветники.

Между тем ее жизнь в Павловске обогатилась новым впечатлением — конными прогулками. Граф Донауров сдержал свое обещание и начал давать ей уроки верховой езды. Когда Анне первый раз подвели лошадь, на которой ей предстояло учиться, и сказали, что зовут ее Артемида и что она весьма послушная, — Анна вся сжалась от страха. Ей казалось, что она и минуты не усидит на этом огромном животном, что лошадь ее непременно сбросит, тем более что ездить ей предстояло не как мужчины, обнимая круп лошади ногами. Для дам такая позиция считалась крайне неприличной, женщины ездили исключительно боком, свесив обе ноги на одну сторону, и седла у них были специальные, приспособленные для такой езды.

Однако, к удивлению самой Анны, у нее с первого же занятия стало все получаться. И уже спустя неделю они с графом совершали несколько кругов по парку до обеда и несколько раз повторяли эту поездку ближе к вечеру. Граф научил Анну легко и непринужденно садиться на коня и спрыгивать с него, управлять движением животного. К концу недели Анна уже научилась переходить на рысь, а потом и в галоп и так же быстро останавливать лошадь. После этого Донауров почтительно доложил императору, что княжна Лопухина готова совершить с ним конную прогулку. И теперь она ездила уже не с графом, а с государем.

Впрочем, надо отметить, что она общалась не только с императором. Ее общение с Донауровым, Обольяниновым и другими придворными, составлявшими ближний круг Павла, стало более интенсивным. Она познакомилась также с братьями Александром и Алексеем Куракиными, Сергеем Плещеевым, Федором Растопчиным, с адмиралом Григорием Кушелевым. Все они обращались с ней крайне почтительно, совсем как с царственной особой, и это ей, конечно, льстило.

Но главным содержанием ее жизни в Павловске, конечно же, оставалось общение с Павлом. Они проводили вместе много времени — и на прогулках, и во время обеда, и после него. Теперь император делился с ней не только своими мечтами, сокровенными желаниями. Он рассказывал о текущих государственных делах, о том, что занимало его каждый день. Она замечала, что иногда он словно бы ждет от нее совета, подсказки и что она легко может дать такой совет и таким образом повлиять на ход государственных дел. Но ей этого вовсе не хотелось. Ее не интересовали отношения с Портой или Францией, Австрией и Англией, хитросплетения европейской политики. Она с трудом вникала в содержание указов, которые Павел собирался издать — и перед тем рассказывал ей их содержание. Она не желала вмешиваться в назначения, которые сделал или собирался сделать государь. Павел вскоре заметил это и высказался по этому поводу так:

— Вы снова и снова доказываете мне, сколь вы отличаетесь от прочих придворных. Многие из них дали бы отрезать себе руку или ногу, чтобы только иметь возможность повлиять на назначения, что я делаю. Ведь я в силах даровать тому или иному лицу власть обширную, предоставить в его ведения огромные пространства и позволить распоряжаться значительными средствами. И весьма многие лица, даже из числа приближенных ко мне, желали бы сами занять такое место или посадить на него своих родственников. Вы же остаетесь к этим назначениям совершенно равнодушной, вы без всякого интереса проходите мимо этих «сокровищ Аладдина». Но при этом вас никак нельзя назвать равнодушной, невнимательной. Нет, вы весьма внимательны, когда дело касается любви или ненависти, нежности, страдания, отмщения, чести. Вы помните все, что я вам рассказывал, вы храните мои сообщения в сокровенных уголках вашей души. О, как мне дороги эти ваши особенности — ваша способность сочувствовать, ваша бескорыстность!