Константин осознал свое преступление, но для его исправления решил совершить другое — убить Фаусту. Как пишет Аврелий Виктор, Константин столкнул Фаусту в горячую воду в бане, что привело к ее смерти (Извлечения, 41,12). По Филосторгию, Фауста была обвинена в измене мужу с неким Курсором (Церковная история 2,4). Исследователь римской истории Е.В. Федорова по этому поводу пишет: «Однако древние авторы рассказывают об этом страшном событии столь разноречиво, что неизвестно, действительно ли Фауста погибла; некоторые пишут, что она благополучно пережила Константина» (Императорский Рим в лицах. МГУ, 1979. С. 205). Христианские авторы не упоминают об этих убийствах и мы о них знаем только от языческих и арианских историков. По распространенному мнению, если эти убийства были, то после осознания того, что случилось, Константин пришел к покаянному состоянию, еще более усилившему его обращение в христианство. После смерти Фаусты он построил ей большой мемориал, сохранившийся ее сыновьями.
Существует достаточно убедительная гипотеза о том, почему Фауста активизировала свою клевету против Криспа именно в год двадцатилетия правления Константина. Если Константин хотел следовать традиции Диоклетиана каждые двадцать лет назначать новых августов, то Фауста понимала, что одним из таких августов будет именно Крисп, а ей вообще не хотелось видеть его у власти ни в каком качестве. В 326 году цезарю Криспу было уже 26 лет, а ее первенцу и тоже цезарю Константину II всего 10. По всем возможным критериям сын Минервины имел больше возможностей стать августом, чем кто-то из детей Фаусты. Единственная причина, которая могла бы отказать Криспу во власти, так это только то, что он был незаконнорожденным ребенком или вообще родившимся в то время, когда Константин не был императором. Но в эпоху Римской империи не было династического права и этот аргумент не имел никакого значения. Поэтому Фауста начала суетиться так же, как некогда ее отец, и провоцировать убийство пасынка.
Константин не ушел в отставку в 326 году, не назначил августов, да и вряд ли собирался это делать. Зато все сыновья Фаусты были назначены им цезарями, и все они стали наследниками его власти. Сократ Схоластик писал, что император через каждые десять лет своего царствования назначал нового цезаря из своих сыновей, но хронологически это так. Константин II был объявлен цезарем в 317 году вместе с Криспом и заочно получил Британию, Галлию и Испанию. Констанций II стал цезарем в 324 году и заочно получил весь Восток. Констант стал цезарем в 333 году и заочно получил Италию, Иллирию и Африку. Все они стали августами только после смерти отца в 337 году.
Трагедия с Криспом и Фаустой невольно наводит на вопрос — что дала Константину женитьба на дочери Максимиана? Вопрос вполне оправданный, потому что этот брак был обусловлен чисто политическими причинами, и поэтому по прошествии лет, post factum, мы можем подвести итоги этого политического союза. По большому счету, женитьба на Фаусте с политической точки зрения ничего не дала Константину, хотя мы помним мотивы этого шага, которые на момент 307 года казались достаточно убедительными. Константин хотел расширить свою легитимность и заручиться поддержкой клана Максимиана в неизбежном противостоянии с Галерием. Сам Галерий явно не ожидал такого поворота событий, что заставило его смирить гордыню, взяться за ум и созвать исторический съезд в Карнунтуме, из которого Галерий вышел победителем, а Константин проигравшим. Уже после этого съезда было понятно, что связь с кланом Максимиана ничего ему не дает, а только вредит. В 310 году Константину дважды приходилось миловать Максимиана за нескрываемое желание убить зятя. В 312 году ему пришлось идти войной на Максенция. И вот в 326 году он из-за Фаусты убил своего лучшего наследника, а потом и его мачеху. Из совокупности всех этих фактов можно заключить, что женитьба на Фаусте, за которой последовало столько бед, была ошибкой Константина.
Вместе с этим Константин мог не любить Максимиана, но он мог довериться Фаусте, тем более что она уже доказала однажды свою преданность. Константин совсем не был похож на холодного циника, что отмечают даже языческие историки. Если бы он был циником и действительно вынашивал планы убить сына и жену, то он бы это сделал так, что мы никогда бы об этом не узнали, но его убийство Фаусты явно не было рассчитано на то, чтобы скрыть этот факт. Если он готов был приблизить к себе своих врагов, то только можно себе представить, как он переживал, когда узнавал о предательстве друзей. При этом он умел прощать и хотел верить людям, но не все люди пользовались этим доверием во благо. Поэтому даже такой патетический апологет Константина, как Евсевий Кесарийский, говорил о нем: «Доверяя же им, иногда совершал он недолжное. Это-то пятно зависть кладет на прекрасные его деяния» (Жизнеописание, 4, 54).
Как и любой правитель, даже с самыми благими намерениями, Константин не был всемогущим демиургом, и все его решения исполнялись множеством других людей, спотыкаясь об их глупость, ограниченность, праздность и злобу, а он доверял им, потому что без доверия друг к другу никакое общественное созидание невозможно.
40. Реформы Константина
Сказать про императора Константина, что он был великим реформатором, — ничего не сказать. Последствия реформ Константина настолько изменили Римскую империю, что его, строго говоря, нельзя поставить в ряд ни с одним другим императором Рима, начиная с самого Октавиана Августа. Константин буквально создал Новый Рим, а с ним и Новую Европу, и поэтому очень странно, что его имя для многих современных европейцев совсем не так хорошо знакомо, как каких-нибудь Неронов и Калигул, известных только своим самодурством. Между тем про Константина нельзя сказать, что его реформы пришли на смену длительному застою и что его современники никогда не видели столь неутомимого императора. У всех на памяти был Диоклетиан с его разделом Империи на тетрархии, двусмысленными метаморфозами власти, лихорадочным строительством и прочими событиями, напоминающими жителям Империи, что История продолжается. Поэтому Константину, с двадцати лет наблюдающему за политикой Диоклетиана изнутри императорского двора, было с кого брать пример реформаторской активности. Но при этом преобразования Константина по своему масштабу несравнимо превосходят Диоклетиановы, поскольку они касались не столько изменения внешних форм государственности, сколько его внутреннего идеологического состояния и были в большей или меньшей степени обусловлены этой глобальной идеологией.
После освобождения Рима от Максенция Константин ликвидирует преторианскую гвардию и преторианский лагерь, это, по его словам, «постоянное гнездо мятежей и разврата», три столетия терроризировавшее страну своими амбициями. Теперь вместо преторианской гвардии введены, функционально более определенные, дворцовые войска и свита императора. Если при Диоклетиане легион мог состоять даже из 6000 солдат, то Константин лимитирует это число до 1000, что делает их значительно более мобильными. Другая причина уменьшения численности легионов связана с варваризацией армии и необходимостью внимательнее следить за каждым солдатом.
Константин углубил и завершил реформы Диоклетиана по разделению гражданских и военных должностей. Каждой из четырех частей Империи в административном порядке управлял префект претория, а армией управляли два магистра пехоты и два магистра кавалерии. В некоторых случаях обе должности объединялись в лице магистра обеих милиций (от militia — «войско»). В конце IV века император Феодосий I (правил в 379–395 гг.) учредит единую должность «магистр армии». Следовательно, командование легионами отныне подчиняется только военным магистратам, а во главе каждого легиона стоит военный трибун. Во главе каждого провинциального соединения также стоит не викарий, а дукс (dux, родственно глаголу ducere — «вести», отсюда впоследствии возникли слова — дук, дож, дуче). Напомним также, что с эпохи Константина происходит христианизация военной символики — к орлам добавляются кресты и лабарумы, что наглядно отличает новую армию христианской Империи от языческой.