Константин Великий - читать онлайн книгу. Автор: Аркадий Малер cтр.№ 52

Лициний прекрасно понимал, что его часть Империи привлекательнее западной части Константина и у него, в принципе, нет никаких оснований считать себя хоть в чем-то обделенным, подобно тому каким он был, когда еще два года назад правил имперским «захолустьем» Рецией и Паннонией. Но он также понимал, что Константин в восприятии солдат и многих других жителей Империи привлекательнее его самого: у Константина была своя романтическая история прихода к власти; при этом он происходил не из «низов», а наследовал власть предыдущего августа; достигнув власти, он «пришел, увидел, победил» Максенция, бывшего самой большой проблемой Империи. Лициний же не был сыном августа, но в его восхождении не было ничего романтичного, его просто поднимали за собой и ставили на нужные места, а его столкновение с Максимином Дазой, само по себе абсолютно оправданное, на идеологическом уровне воспринималось как победа христианства над язычеством, что только укрепляло позиции Константина. Исходя из всех этих соображений, Лициний испытывал целый комплекс негативных чувств к Константину, а теперь еще ощущал себя лишь проводником его прохристианской политики, подписав Медиоланский эдикт и разбив Максимина. Спрашивать же о том, какое значение имели для него мистические видения перед битвой на Серенских полях и женитьба на сестре Константина, достаточно наивно — если бы такие вещи имели для него хоть какое-то значение, он бы не оказался с Константином по разным сторонам линии фронта. В итоге Лициний сам себе внушает, что Константин не может быть его союзником и остается его врагом, а врага нужно уничтожить, что в данном случае означает всем Востоком напасть на Запад. Следуя этой «железной логике», Лициний решил, что раз Константина больше всего поддерживают христиане, то их пребывание в его половине Империи, то есть на всех трех континентах, выполняет роль «пятой колонны», с которой нужно расправиться первым делом, а его собственной опорой отныне будут язычники, видящие в Константине своего главного врага.

Аврелий Виктор, коего невозможно заподозрить в симпатиях к Константину, отмечает, что «Константин всем врагам своим оставлял почет и имущество и принимал их в свои друзья; он был так благочестив, что первый отменил казнь через распятие и перебивание голеней. Поэтому на него смотрели как на нового основателя государства и почти как на бога. У Лициния же не было предела пыткам и казням, по образцу рабских даже для невинных и знаменитых философов» (О цезарях, 41). Поэтому Лициний не нашел ничего лучше, как нарушить подписанный им Медиоланский эдикт и устроить новый взрыв массового антицерковного террора, продолжив, тем самым дело Максимина. При этом специфика репрессий Лициния заключалась в том, что он не издавал никакого открытого эдикта по этому поводу, а действовал полутайно, отдавая приказы уничтожать самых заметных христиан, особенно предстоятелей Церкви. Среди жертв его гонений за все время его правления можно вспомнить таких, как святые Власий Севастийский (+116), Федор Стратилат (+119), Василий Амасийский и др. Вспоминается также очень характерный случай, произошедший при Лицинии с сорока воинами-христианами, происходившими из Каппадокии, которых Церковь чтит как Сорок Севастийских мучеников (+320). Когда зимой 320 года их войско стояло в армянском городе Севастии, военачальник по имени Агрикола решил устроить жертвоприношения языческим богам для всех воинов. Конечно, он не мог не знать, что среди них есть христиане, тем более он был мотивирован на выявление «пятой колонны». Целых сорок человек отказались участвовать в этих жертвоприношениях, и тогда он начал склонять их к отречению разными способами, последний из которых был особенно изощренным: он приказал раздеть их догола и выставить в покрытое льдом озеро. На берегу ледяного озера Агрикола поставил теплую баню и сказал, что все, готовые отречься от Христа, могут в ней попариться. Мученики стояли во льду всю ночь, а на утро один из них все-таки побежал в баню и тут же умер. При этом один из их стражников по имени Аглай заявил: «И я — христианин», разделся и присоединился к ним. Когда же наступил день и Агрикола понял, что он не столько опозорил их, сколько себя, то приказал перебить им всем голени и сжечь. Так Церковь обрела сорок святых мучеников, их имена — Кирион, Кандид, Домн, Исихий, Ираклий, Смарагд, Евноик, Валент, Вивиан, Клавдий, Приск, Феодул, Евтихий, Иоанн, Ксанфий, Илиан, Сисиний, Аггей, Аетий, Флавий, Акакий, Екдекий, Лисимах, Александр, Илий, Горгоний, Феофил, Домитиан, Гаий, Леонтий, Афанасий, Кирилл, Сакердон, Николай, Валерий, Филиктимон, Севериан, Худион, Мелитон и Аглай.

История Сорока Севастийских мучеников характерна тем, что в эти времена христианство стало весьма распространено в армейской среде, и в немалой степени потому, что сам император Константин показал пример хорошего отношения к христианам. Вряд ли стоит подробнее рассказывать о садизме Лициния над христианами, одно можно сказать — в этом деле он не уступал ни Галерию, ни Максимиану, ни Максенцию, ни даже Максимину. Недолго Восток Империи радовался Медиоланскому освобождению, так что Лициний мог и не побеждать Максимина и его битва на Серенских полях, весьма подробно описанная Лактанцием, не вошла в историю христианства, подобно битве Константина у Мульвийского моста.

Идеологическая проблема Лициния, как, впрочем, и очень многих язычников, заключалась в том, что он не мог выбрать себе какой-то один языческий культ и обращался сразу ко всем, чтобы быть своим для всех жрецов и шаманов Востока. Как и при дворе Максенция и Максимина, в его резиденции в Никомедии можно было встретить кого угодно от авгуров и гаруспиков до вавилонских и египетских колдунов.

Лициний готовился к войне с Константином, и ему все время нужно было знать, как к этому относятся оракулы, звезды, птицы, кишки зверей и людей. Объединить язычников в единый фронт было невозможно, потому что они сами конкурировали друг с другом, а представить христианство как общего врага было весьма сложно, поскольку далеко не все язычники оценивали вызов этой пресловутой религии. Среди аргументов Лициния против христианства, особенно понятных людям военного и сельского склада типа его самого, было обвинение христианства в том, что это «чужеземная» и «неизвестная» религия. Так он решил перед своим первым боем собрать всех своих титулованных друзей и щитоносцев во влажную и тенистую «священную рощу» очередного языческого бога, чтобы совершить там жертвоприношение и прочесть программную речь, обосновывающую его поход на Запад (см. Евсевий. Жизнеописание, 2,5). Основным смыслом этой речи было обвинение Константина в том, что он поклонятся «неизвестно откуда взявшемуся» Богу, попирая богов предков, которых всегда больше числом и которых предки завещали чтить. К сказанному он добавил, что предстоящие сражения докажут, чьи боги сильнее — родные или «неизвестный» Бог Константина, а если окажется, что именно Бог Константина, то им придется его чтить. Хотя все это рассуждение для современного рационалиста на первый взгляд кажется несколько фантастическим, следует признать, что оно совершенно не противоречит архаичной языческой логике. Действительно, с языческой точки зрения главным основанием для веры в какого-либо бога является укорененность в той этнической и региональной культуре, к которой принадлежит сам язычник. Подобным образом отрицали христианство и многие иудеи, которые ревновали не столько к истине, сколько к «традициям предков». Элементарный логический довод о том, что «предки» не могут быть критерием истины, потому что «предки» у всех разные, а истина одна, нечасто бывает услышан рассуждающими подобным образом, потому что для этого с самого начала нужно выстраивать свою логику от общих, универсальных оснований, а не от личных чувств привязанности и идентичности, имеющих чисто эмоциональную силу. Но в том-то все и дело, что в задачи Лициния не входило кого-либо убеждать — ему нужно было не убеждать, а внушать своему окружению зловредность Константина и апеллировать не к сознанию, а к бессознательному, которое в вопросе экстренной мобилизации масс всегда имеет определяющее значение.