Главная тайна ГРУ - читать онлайн книгу. Автор: Анатолий Максимов cтр.№ 47

Следующую причину сформулировал мой собеседник сам, затронув тему Кубы:

— А его роль в Кубинском кризисе?

— Незадолго до кризиса, в июле 1962 года, Пеньковский сообщил своим «коллегам» на Западе о строительстве площадок для наших ракет на Острове Свободы. Это случилось как раз накануне запуска американского спутника-шпиона, который все обнаружил. Слава агенту! Чудо-агент! Ну а как быть с нашим искусством маскировки?! Ведь обнаружить следы наших ракетных площадок, тем более сами ракеты на Кубе в сельве, пальмовом лесу — просто невозможно. Да там целый аэродром можно спрятать.

Вернее всего, дело обстояло так: нам нужно было легализовать сам факт возможного появления ракетных позиций на Кубе. Потом мы быстро согласились вывезти ракеты с острова: шел большой торг, смысл которого — не трогайте Кубу! На Западе это назвали «большим блефом» Хрущева…

Наш разговор длился более часа, а вопросы явно не убывали. Николай Николаевич высказал сомнение в продолжении «допроса». Он опасался меня переутомить. Но это была моя тема, можно сказать, выстраданная. И мы продолжили.

— Почему Пеньковского не вывели из игры «мягко»? — спросил журналист.

— Как было объявлено официально, Пеньковского арестовали 22 октября — в этот день Карибский кризис достиг своего пика. Это был момент, когда американцы принимали решение о превентивном ударе… Но уже в наши дни Владимир Семичастный, глава КГБ в то время, говорил, что еще за полгода до этой даты ему запретили заниматься Пеньковским… А ведь в отношении него у госбезопасности были серьезные подозрения — значит, чтобы не вспугнуть работающих с ним американцев и англичан. Да и сам факт ареста повышал значимость агента для Запада…

Работая с ним, наша сторона получала информацию: задачи, которые ставили спецслужбы внедренному агенту, — то есть обнаруживался конкретный интерес той стороны, ее уровень знаний и осведомленности о нас. А затем — гласный суд и мощная политическая кампания…

Вопрос:

— Почему выбор пал именно на Пеньковского?

— Думаю, было несколько каналов, но у него пошло лучше. Мы узнаем о наших успехах по нашим провалам… Но провалы еще и учат.

— Полтора десятка американцев, работавших с Пеньковским и на него, были выдворены из СССР. Пострадали и наши: маршал, начальник ГРУ — они были сняты с должностей и понижены в звании. А офицеры спецслужб? — беседа носила явно завершающий характер, но «порох в пороховницах» у Николай Николаевича еще был.

— И восемь англичан, — добавил я. — Мне удалось поговорить с некоторыми офицерами из ГРУ. Многим объявили наказание публично за… ротозейство, но фактически все остались на своих местах.

Далее разговор стал выходить за рамки темы и стал касаться большой политики.

— Могла ли какая-то группировка, борющаяся за власть в Союзе и знающая непредсказуемость Хрущева, послать Пеньковского известить американцев, чтобы они, не дай бог, не начали войну?

Вопрос был не по теме, но все же о Пеньковском, и я мог отвечать на него, опираясь на собственный жизненный опыт.

— При нашей разветвленной и централизованной партийной системе и сильной госбезопасности — это невозможно! Тем более наверху. Любой побежал бы к партийному секретарю «посоветоваться». Для таких целей нужна хорошо законспирированная организация в высшем эшелоне, что было абсолютно невероятно. И необходимости не было, как мне представляется.

— Но Пеньковский оставил след и в Берлинском кризисе? — опять «вода на мою мельницу».

— По нему он никакой информации не дал. Кроме того, что будет подписан договор о сотрудничестве. О планировавшемся факте возведения Берлинской стены он ничего не сообщил. А ведь об этом его высокие источники могли бы знать, раз уж о ракетах говорили! Этот факт также в пользу моей версии…

А Николай Николаевич требовал ответа и «брал быка за рога».

— Могли его расстрелять потому, что столь высокую игру нужно было довести до полного логического конца?

— Нет, не могли. Хотя… — вопрос был более чем щекотливый и на него отвечать всуе не хотелось.

— А может быть и так: Комитет, чтобы реабилитировать себя в истории с действительным предательством, придумал эту версию с двойным агентом? — коварно допытывался журналист.

— Тогда нужно признать, что «масштабно липовали» все: разведка и контрразведка, Верховный Совет, судьи… Сотни людей были завязаны в «дело»… Поэтому Пеньковский сегодня не может появиться в ореоле национального героя… И не только поэтому — «деза» с его подачи все еще работает на нашу страну.

И тут я перешел на личный опыт.

— При подготовке к работе в качестве двойного агента — «московского агента» канадцев меня спрашивали: готов ли я сыграть роль предателя, причем со всеми вытекающими последствиями — суд, телевидение… В моей истории, когда у канадцев «по моей вине» произошел провал, участвовавшим в их операции «Золотая жила» канадским офицерам правительственные «бонзы» навязывали линию поведения: возьмите все на себя, пусть правительство страны останется в стороне… Страны и службы — разные, а тактика может быть одна. Канадцы до конца считали, что я работал с ними честно, искренне и, после разоблачения, был «замучен в подвалах Лубянки».

— Значит, вполне возможно, что Пеньковского не расстреляли? — задал последний вопрос мой собеседник.

И получил обтекаемый ответ:

— Если что-то и будет известно, то лет через пятьдесят. А о том, что он, возможно, жив, высказывались аналитики на Западе…

Интервью поместили на первой полосе еженедельника «Век» под рубрикой «Версия» и с броским заголовком: «Шпион века» был «подставой» КГБ?» Правда, со знаком вопроса, но, я надеюсь, пока. Подзаголовок подливал масла в интригу, ибо гласил: «Свою трактовку истории высказывает разведчик, сам побывавший в шкуре двойного агента».

Озвучить-то мою версию я озвучил, но вот дать детальную аргументацию не смог — все же это газетная статья, а не трактовка «на тему». Надеялся получить отклики и возражения — мне нужны были оппоненты и выходы на людей, бывших близко к «делу» и самому Пеньковскому. Но… увы и ах! И через месяц, и через два реакции на интервью не было. Думается, что все же сыграл фактор времени: прошло без малого сорок лет.

Руки я не опустил. Хотя временами казалось: в этом расследовании можно поставить точку. Все, что я говорил, носило косвенный характер, — интерпретация фактов. Поддерживало во мне уверенность в своей правоте то, что я на верном пути. Видимо, во мне с годами проросли умные мысли, высказанные великими людьми. Альберт Эйнштейн: «Самое прекрасное, что мы можем испытать, — это ощущение тайны…»; Джордано Бруно: «Нужно лишь немного увидеть и услышать, для того чтобы потом долго размышлять и многое понять»; наконец, все тот же Эйнштейн: «У меня нет никакого таланта — есть только упрямство мула и страшное любопытство».

Особенно радовало меня и вселяло уверенность поучение нашего замечательного соотечественника Михаила Кутузова, полководца, разведчика, государственного деятеля: «От того времени, когда ты познал истину, до того момента, когда она восторжествует, может и не хватить жизни…» Неправда ли, такой совет вселяет надежду!