Храброе сердце Ирены Сендлер - читать онлайн книгу. Автор: Джек Майер cтр.№ 39

Однажды в конце января Ирена ждала Еву на продуваемом всеми ветрами перекрестке Лешно и Желязной. Они договорились встретиться в середине дня – самое многолюдье. В холщовой сумке Ирены под вязаньем, клубками пряжи и спицами были спрятаны фальшивые Kennkarte, свидетельства о крещении и продуктовые карточки на имена трех погибших поляков. Отец Стимецкий из католической церкви, расположенной в одном из пригородов Варшавы, сообщил Ирене имена, даты рождения, адреса и прочие данные трех погибших в боях поляков, информация о смерти которых еще не была занесена в приходскую книгу. Это давало двум Иренам возможность зарегистрировать евреев под именами поляков, обеспечив их полагающимися льготами, пособиями и «арийскими» продуктовыми карточками.

Имея при себе такие бумаги, Ирена всегда нервничала и старалась держаться подальше от штаб-квартиры Centos и офисов других еврейских организаций самопомощи, где гестаповские агенты нередко обыскивали сумки посетителей и просматривали принесенные ими папки с документами. Арест неизбежно означал допросы и пытки в штабе гестапо на Шуха, 25, а потом смерть в печально известной тюрьме Павяк.

Ева всегда отличалась пунктуальностью, и поэтому, прождав больше получаса, Ирена начала беспокоиться. На стене дома за ее спиной висел красный плакат со списком имен казненных вчера людей… Ирена решила пройтись по улице, понимая, что долго стоять на месте небезопасно. В середине квартала кто-то внезапно протянул к ней руку. Ирена отпрыгнула, столкнувшись с несколькими пешеходами, а потом увидела, что это был нищий с белой повязкой на рукаве, который протянул ей свою перевернутую кепку, а теперь, не дождавшись от нее милостыни, уже обращался к следующему человеку.

– Haks Rakhmunes! A stikel broit! (Пожалейте! Подайте хоть кусочек хлеба! – идиш.)

Не один он в городе находился в постоянных поисках куска хлеба. Ирена знала, что практически все находящиеся в эту холодную январскую среду на улице люди шли либо покупать на черном рынке хлеб или уголь, либо продавать спрятанные от фашистов ценности или такие же фальшивые документы, что лежали сейчас у нее в сумке. Все они, и арийцы, и евреи, спекулировали, продавали, покупали, воровали, подкупали, подделывали – словом, вели ту или иную противозаконную деятельность.

Когда Ирена возвращалась к перекрестку, к тротуару подрулил тюремный фургон. Пешеходы бросились врассыпную… как напуганный хищником косяк мелкой рыбешки. Из машины выпрыгнули три крепких эсэсовца. Они врезались в разбегающуюся толпу, размахивая дубинками, наугад выхватили из нее трех человек с белыми повязками на рукавах и затолкнули в фургон, который продолжил свое движение по Желязной, словно акула в поисках добычи. Все это произошло за считаные минуты, а потом толпы прохожих сомкнулись и снова потекли двумя противоположно направленными потоками.

Кто-то снова железной хваткой схватил Ирену за локоть. Она опять вздрогнула, и у нее перехватило дыхание. Ева держала ее за руку слишком крепко, а шагала слишком быстро.

– Что случилось? – сказала Ирена.

Ева потянула Ирену вниз по улице Лешно, мимо здания городского суда. Ирена взяла ее под руку и вдруг почувствовала, как сильно Ева похудела за последнее время. Наконец они вошли в полутемное фойе театра «Фемина»…

– Извини, Ирена. Дай мне сигарету…

Ирена протянула Еве пачку. Ева неумело прикурила и после первой затяжки закашлялась, на ее глазах выступили слезы…

– Что сегодня произошло? – еще раз спросила Ирена. – Ты ведь никогда не опаздываешь.

– Я шла к тебе. Меня схватили два немца. Они сказали, что я должна помочь убраться в квартире.

Я сделала, как было велено. Когда я закончила мыть и стала надевать пальто, один из них опять схватил меня за руку и обернул мне лицо и голову грязной блузкой. А потом просто вышвырнул на улицу. Мне пришлось вернуться домой, чтобы отмыться и переодеться.

Происшествие с Евой обеспокоило и подавило Ирену гораздо больше, чем она ожидала. Все в Варшаве слышали об избиениях и даже убийствах евреев. Но то были незнакомые, безымянные люди. Теперь же все это коснулось ее напрямую, пострадала Ева… ее лучшая подруга Ева. Тяжелым грузом для Ирены были и мысли о здоровье мамы, но здесь ничего изменить было невозможно и оставалось только искать и покупать на черном рынке дигиталис ^[60]. А еще Ирена постоянно слышала у себя в голове слова отца о спасении утопающих. Чтобы хоть как-то бороться с отчаянием, Ирена начала придумывать способы обойти установленные немцами ограничения на социальную помощь и карточных норм продуктового снабжения, еле-еле удерживающих людей на грани жизни. Эти мысли порождали в ней странное чувство, чем-то похожее на удовлетворение. Она поняла, что именно так она должна бороться с оккупантами.

В середине февраля Ирена решила рискнуть. Как-то вечером она пригласила к себе домой Ирену Шульц, Яна Добрачинского и Ягу Пиотровску, чтобы «обсудить некоторые аспекты работы, о которых было бы неудобно разговаривать на службе». Она позвала и Еву, с которой не виделась вот уже несколько недель… Кроме того, на 15 февраля приходился ее день рождения, ей исполнялось 30. Она об этом умолчала, но знавшая дату ее рождения Яга рассказала и Добрачинскому, и Ирене Шульц.

Ева пришла первой. Она сняла пальто с позорной нарукавной повязкой.

Ирена подбросила в печку угля, но изо рта по-прежнему шел пар. Ева еще больше похудела. Канатами на ее шее выступали напряженные мышцы. Она сильно постарела, под глазами появились мешки, на круглом некогда лице выступили скулы, потемнели и иссохли золотистые волосы.

Ева, судя по всему, сразу заметила, как шокировал Ирену ее внешний вид.

– Все хорошо, Ирена. Я знаю, что выгляжу ужасно. Пожалуйста, не волнуйся за меня. Твое беспокойство меня очень расстраивает. Даст Бог, все будет хорошо.

…Подарки были под стать недоброму времени. Ян Добрачинский и Яга пришли вместе и принесли по завернутому в вощеную бумагу и перевязанному красной ленточкой куску угля.

– Черная жемчужина, – пошутила Яга. – Самый модный в этом году подарок.

Она была одета в расшитую странными геометрическими узорами юбку. Узоры не бросались в глаза, и красоту их можно было оценить, только присмотревшись. Добрачинский уселся на деревянный стул и сидел на нем напряженно, с абсолютно прямой спиной, словно боясь помять свою белоснежную накрахмаленную рубашку. Он только немного отпустил узел галстука.