Дети декабря - читать онлайн книгу. Автор: Платон Беседин cтр.№ 26

И есть ощущение, что прошедший яркий, слепящий день выжег меня. Нутро иссохло, исчахло, перетлело. И теперь вокруг – душная, вязкая, отнимающая дыхание тьма, которая тем сильнее, тем явственнее в этой накуренной, зажатой жёлтыми стенами комнате.

Выхожу на кухню. Темно, пусто. Приоткрываю дверцу холодильника, впуская некоторое количество света. Распахиваю настежь окна. В темноте Владимирской горки выделяется лишь зеленоватый крест.

Надо бы увидеть в нём красоту, символ, как обычно бывает ночью, особенно в подпитии, но нет ни любования, ни озарения, ни воскрешения – только равнодушное желание пересидеть, переждать, передавить тьму. Но в квартирке, арендованной чехами, для этого слишком людно. Лучше обратно – в Мариинский парк или на Институтскую; гулять до утра в сакральном безмолвии воспоминаний и смыслов.

Возвращаюсь обратно к чехам. Симоны, Хелены, Павла уже нет.

– Вадим, як те Евромайдан? – говорит Радо, это он похож на Дирка Новицки. И есть ощущение, что он только меня и ждал.

– Нормально.

– Вадим говорит, что демократия, – отвечает за меня Петра.

– Вадим сам не говорит, – вставляет кучерявый Миро.

– Петра права. Я так говорил. Порыв и всё такое.

– Был на Евромайдане? – Радо не отстаёт.

– Да, сегодня.

– И что не?

– Что «не»?

– Что не понравилось? – расшифровывает Петра.

– Всё нормально. Всё понравилось. Петра, мне пора идти.

– Зачем? – Она удивлена.

– Почему не говоришь?

– Что не говорю?

– Петра говорит, ты против Евромайдан. – Радо строит предложение, как немец из телепародий.

– Не? – снова вмешивается Миро. Карел и Зденка тихо переговариваются.

– Что мне не понравилось?

Петра кивает.

– Там не любят русских.

– Кто?

– Слушайте, – ищу взглядом свои вещи, – мне трудно говорить с вами: вы почти не знаете русского, а я совсем не понимаю чешского. Поэтому я пойду.

– Вадим говорит, на Евромайдане украинцы не любят русских.

– Я не говорил, что все украинцы.

Моё замечание проходит мимо. Радо качает головой, улыбаясь Миро. Говорит:

– Руска империя ненавидеть Украйну. Русе враг Украйне. Триста лет. И Чех ненавидеть. Дед воевать с русами.

– Да, поэтому я ухожу.

– Стыдно? – это редкое слово Радо произносит без тени акцента, точно коренной житель Орловской или Рязанской губернии.

– Почему мне должно быть стыдно? Я и сам русский!

Зря я ему ответил. Нужно было просто молча уйти.

– То уезжай! – вдруг отчётливо, веско чеканит молчавший Карел.

– А вместе со мной пол-Украины, да?

Наконец выхожу в коридор. Ищу взглядом ботинки. Они светло-жёлтые, выделяющиеся, но проблема в том, что у большинства чехов такие же.

– Не знал, что твои друзья ненавидят русских, – говорю вышедшей следом Петре.

– Руске все ненавидят, – Радо маячит в дверном проёме.

Хочу уточнить: русских или русские? Кто объект ненависти? Но лучше смолчать и зашнуровать ботинки. Куски чёрной грязи с подошвы падают на линолеум. Теперь надо отыскать куртку. На коридорной вешалке её нет.

– Петра, где моя куртка?

– Кухине.

Расшнуровывать ботинки не хочется. И разносить грязь по квартире тоже.

– Принеси её мне, пожалуйста.

Она не двигается. А та девушка, с которой мы познакомились у телефонной будки в Чехии, наверняка помогла бы – я уверен. Зато теперь ясно, почему я не люблю чехов. Проблема – в чешских сказках. Даже японские фильмы ужасов не издевались над моей психикой столь изощрённо.

– Хорошо, как настоящий русский, я пройду сам. Правда, без танков.

Иду на кухню. Грязь разлетается по коридору. Куртка брошена на кособокий стул. Беру, поворачиваюсь, чтобы уйти. В дверном проёме, очерченном грязно-бежевой рамой, скалится Радо:

– Руске ненавидят.

Вот теперь ясно, конкретно, без недомолвок. Молча хочу выйти, но Радо загородил проход. Нос-флюгер рождает желание ударить; так, чтобы в кровь, так, чтобы в хруст.

– Стоп! – Радо кладёт мне руку на грудь. Ногти у него сломанные, чёрные, хотя сам он важный, самоуверенный, крепкий в воззрениях.

Нельзя реагировать. Нужно изображать апостола, жаждущего вырваться из несовершенного мира двухкомнатной квартиры с видом на Владимирскую горку. Но не получается.

– Отвали! – цежу я.

– Вадим! – вскрикивает из-за спины Радо Петра.

– Что Вадим?!

Пятерня импульсивно тянется к Радо, но в последний момент я сдерживаюсь и лишь касаюсь его лица. Лучше бы ударил – больнее, но не так позорно.

Лицо Радо, твёрдое, гладкое, как слоновая кость, бледнеет. Он медленно выбрасывает кулак. Боец из него сомнительный; такие вещи, если занимался единоборствами, понимаешь сразу. Уворачиваюсь, и Радо подаётся вперёд, будто нос-флюгер сместил центр тяжести. Развернув стопу, как учили в душном, сыром зале «Спартак», вкладываюсь весь в должок возвращающий, смачный удар. Радо хлюпает и отлетает назад.

Петра орёт по-чешски, зовёт Миро. Лицо у того растерянное, отутюженное испугом. Сзади ахают девушки. Радо стонет в проходе. Хватаю стул, на котором ещё недавно висела куртка.

– Пошли на хер отсюда!

Взмахиваю несколько раз, для убедительности. На почерневшем линолеуме выделяется пятно крови. К Миро подходит Карел, говорит ему несколько фраз по-чешски.

– Дайте пройти!

Миро делает шаг вперёд. Взмахиваю стулом. Миро отходит назад. Примитивная механика боя. Как в детской игре, где поле картонное, а вместо бойцов – фишки. Карел держится сзади.

– Уйдите с прохода!

Похоже на отступление мафиози, выбирающегося из полицейского оцепления. Мне бы ещё заложника. Вцепившись в стул, делаю несколько пружинистых, боязливых шагов.

– Вадим, все добре. Ты иди, – говорит Петра и улыбается.

Привычное выражение её лица расслабляет. Из-за чего полыхали гневом? Сразу не вспомнить. Миро и Карел расступаются. Даю передышку нервам, мускулам. Хочу выйти и не замечаю, как полусидящий-полулежащий Радо бьёт меня снизу по яйцам.

Стул вываливается из рук. Перед глазами разлетаются огненные мушки, точно головешку в костёр бросили. Но и через них видно, как искажается лицо Карела – и с локтя он бьёт меня в челюсть. Не смажь он удар, и я бы потерял сознание от болевого шока, а так падаю, распластываясь на полу.

Руки – хочу закрыть голову от ударов – бездвижны. Что-то липкое упирается в шею, на поясницу наваливается тяжесть. Боль есть, но нет страха. Потому что страх всегда намертво спаян с неизвестностью. А здесь всё предельно ясно. И мозг – боксёрская привычка – продолжает оценивать ситуацию. Но и на ринге случался момент, когда пропускал удар, голова наполнялась звоном, и всё рушилось, осыпалось.