Дети декабря - читать онлайн книгу. Автор: Платон Беседин cтр.№ 19

На Евромайдане тоже кормят гороховым супом. В том числе. Очередь выстраивается длинная, и когда кто-то ломится вперёд, молча или объясняясь, на него шикают, тыкают и просят не нарушать. Разговоры отличаются от тех, которые я слышал в Мариинском парке, настолько, словно люди отделены друг от друга не десятком километров, а всем земным шаром, и держат оборону на разных полюсах.

Подходит моя очередь. Кроме горохового супа есть колбаса «Московская» и «Краковская», сало, лук, чеснок, маринованные огурцы, ломти отрубного хлеба. На них жирным слоем мажут тушёнку.

Беру бутерброд, пристраиваюсь рядом, наблюдая, как стремительно расходуются съестные запасы; мальчики и девочки в белых полиэтиленовых фартуках режут колбасу наспех, не глядя, толстыми кусками. За один съеденный бутерброд уходит – я пытаюсь считать – две палки «Краковской», одна «Московской» и три банки тушёнки. А очередь растёт, люди вежливо, но напирают. Кто оплатил банкет?

– Это вам, на Майдан!

На украинском говорит приковылявшая старуха в лоснящемся полушубке. Достаёт из раритетного пакета «Вона працює» ^[10] четыре банки тушёнки с уродливой головой хряка и ярко-красной надписью «Московская № 1».

– Спасибо, бабуся, – кланяется, принимая дар, усатый мужик в камуфляже.

Этикетка отклеивается, падает на грязный снег. С такого ракурса голова хряка кажется пёсьей, а название «Московская» звучит как издёвка, потому что со сцены, окружённой толпой с флагами Украины, «Правого сектора», Евросоюза, США, Польши, Финляндии и даже Новой Зеландии вещает Арсений Яценюк. За ним стоят Тягнибок, Кличко, Парубий ^[11], несколько батюшек.

– Мы должны уничтожить московского монстра!

Точно школьник стихотворение, читает Яценюк, а в сковороде Майдана, бурлящей, кипящей, «стреляющей» раскалённым патриотизмом, слышится одобряющий вскрик, ещё один.

– Наш главный враг сидит в Москве!

У Главпочтамта женщина торгует значками, шарфами, флагами с украинской символикой. Её лицо блестит, словно фарфоровое.

– Сколько значок?

– Двадцать гривен.

– Флажок?

– Тридцать гривен. Большой – пятьдесят.

Покупаю флажок, чтобы порадовать фарфоровую женщину, иду с ним, как малец на День Независимости. В Севастополе же в моде российские триколоры и лозунги «Севастополь – Путин – Россия».

Правда, здесь, в центре Киева, тоже есть Путин. Вот его три портрета, чёрно-белые, приклеенные к ситилайту. На одном – Путин стандартный. На другом – на его лбу перевёрнутая звезда и три шестёрки. На третьей – подпись «Зверь с Востока».

Странно, в Мариинском парке и на Европейской площади присутствия Путина я не ощущал. А здесь он на ёлке, на брусчатке, на сцене, и похоже, что в душах.

8

На Институтской я встретился с поэтессой. Она выронила «Дневники» Витгенштейна, и, раскрывшись, книга упала в лужу; тем летом по вечерам шли дожди.

– Калибан! – гаркнула поэтесса. И я не знал, чему удивляться больше – сержантскому голосу или отсылке к Шекспиру. – Подними книгу!

Я присел, хрустнув в коленях, протянул ей «Дневники». Поэтесса внимательно рассматривала меня. Я же не мог увязать друг с другом глаза, рот, волосы, уши; казалось – согласен, маньячий взгляд, но так было, – они существовали отдельно друг от друга.

– Как пройти к памятнику Пилипу Орлику на Липской?

– Могу проводить. Я сам туда…

Прощаясь у бронзового Орлика, она пригласила меня на поэтические чтения в Дом писателей. Я не собирался идти, но за час до мероприятия поэтесса напомнила о нём эсэмэской.

Чтения показались унылыми, чтецы – убогими, если бы не ямбы и хореи, я бы принял их за Секту Почитателей Боярышника и Пустырника, собирающуюся на лавочках в соседнем парке.

Но Дом писателей с его мраморными ступенями, витыми колоннами, фигурными барельефами меня ошеломил. Я всматривался в детали, и они вопрошали: «Ну почему ты не родился в то время, почему не стал писателем?» И тут же вызревали контрвопросы: «Вдруг не сложилось бы? Тогда готов ли я был отсидеть в лагерях? Или в психбольнице? Или пройти допрос в КГБ?»

– Ты отсутствовал, когда я читала! – возмутилась поэтесса после мероприятия. Я и правда несколько увлёкся Домом писателей. – Было совсем скучно, да?

– Да.

– Во всяком случае, честно, – гаркнула она. – В эту пятницу в Доме кино фестиваль «Каштановый дом». Вот там будет интересно…

За первые две недели наших встреч она зазывала меня, наверное, на полдесятка литературных мероприятий, всякий раз я находил повод не прийти и вскоре начал получать удовольствие от выдуманных отговорок.

В итоге, помимо секса, которым приходилось заниматься на улице (идеально для этого подходили Гидропарк и Труханов остров, логично переименованный нами в Траханов), мы ограничивались обсуждением литературы.

– Я не люблю встречаться с поэтами, потому что у поэтов, как правило, не стоит, – размышляла она, куря синий «Галуаз», – а мужчины совсем не читают…

Градация на мужчин и поэтов казалась мне насколько странной, настолько и обидной. Для тех и других.

– С чего ты, кстати, такой начитанный?

– Я из семьи советских инженеров, где чтение – это всё. – Я вспоминал заставленные книгами полки, шкафы. – До сих пор храним подшивки «Нашего современника» и «Октября».

– Ого! – воодушевлялась поэтесса, и тут же зло добавляла: – Сейчас эти журналы никто не читает!

Поэтесса всегда сама выбирала места встреч, но если бы это довелось сделать мне, то я бы остановился на Доме писателей. Неделю я воображал, как она делает мне минет в кабинете, где работал Остап Вишня или Максим Рыльский, – Игорь заявлял, что «совков» привили в школе литературой и они ходят с этим вирусом всю жизнь; ни в одной европейской стране, говорил он, нет подобного книжного культа, – и эти фантазии действовали сильнее любой порнографии.

– Мы можем встретиться в Доме писателей?

– Знаешь, там сейчас нет встреч. – Тут она осеклась, поняла, о чём я. – Нет!

Я упрашивал её около недели, пока она не согласилась и всё-таки не привела меня, ближе к вечеру, в Дом писателей. На проходной, чтобы не казаться подозрительным, я купил шесть выпусков «Литературной Украины», но, по мнению поэтессы, тем самым добился обратного результата. Её гаркающие аргументы я не слушал, прикидывая, насколько высокими окажутся потолки в помещении, куда она заведёт нас, будут ли там изящные вазы и мраморные колонны. Я грезил, я предвкушал, но поэтесса сбросила меня, точно Люцифера с небес.

Мы стояли у женского туалета, и взглядом я плавил белую табличку с чёрным треугольником на двери.