Кирилл и Мефодий - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Лощиц cтр.№ 94

По мнению А. В. Назаренко, «представляется достаточно обоснованной гипотеза о том, что "Баварский географ" был составлен в южношвабском монастыре Райхенау после начала 870-х годов — времени пребывания в монастыре св. Мефодия и некоторых его учеников, причём единственная сохранившаяся рукопись, возможно, является оригиналом памятника».

Если так (а хочется верить, что так), то все эти разнородные по происхождению сведения (собственные наблюдения и подсчёты, записи письменных и устных рассказов, почерпнутых от самых разных лиц) собирались как исходный, нуждающийся в тщательных уточнениях материал. Собирались и в пору хождения солунских братьев в Херсон, и к хазарам, и во время первоначального знакомства с Моравией, до ссылки Мефодия.

Теперь, во время вынужденной приостановки трудов миссии, можно было хоть начерно собрать в один документ накопленные сведения, не стесняясь их рыхлостью, отрывочностью, а часто и сказочно преувеличенным числом городов в той или иной славянской области. Да, то, что они собирают, — только самая приблизительная разведка. А она, как известно со времён великого искателя стран и народов Геродота, не брезгует и слухами. Ведь слухи дразнят воображение и побуждают к действию. Но сами действия оправдываются лишь добытыми «языками».

Многие из народов и племён в латинских написаниях «Баварского географа» недостаточно удобочитаемы и остаются загадкой для исследователей. Ноте имена, тоже многочисленные, что поддаются прочтению, красноречиво подтверждают намерение составителей записки обозреть славянские земли от западных пределов, где с немцами соседят лужицко-сорбские племена, затем чехи, они же богемцы (Becheimari), малопольские племена в верховьях Вислы (Vuislane), болгарские славяне (Vulgarii) — до восточноевропейских пространств, на которых обитают русь (Ruzzi), живущие по Бугу бужане (Busani). волыняне (Velunzani), а ещё восточнее и хазары (Caziri).

Можно догадываться, что, надиктовывая здешнему любознательному монаху, знатоку латыни, имена народов и племён, Мефодий и его ученики хоть на время забывали тяготы заточения. В эти часы полнились их души каким-то тихим рассветным чувством: до чего же обилен и многозвучен славянский мир! И восхищение бодрило, и оторопь брала: да возможет ли кто когда обойти его пределы, и обозреть, и описать достойно, не сбиваясь в именах и числах?

Возвращение в Велеград

«Простая чадь», как называл моравлян князь Ростислав, вряд ли способна была чем-то озадачить властителей — и своих, и чужих. Оказавшись без Ростислава, почти тут же и без Святополка, не успев порадоваться Мефодию и его дружине, угодившим по прибытии из Рима прямо в немецкую засаду, моравляне по всему обречены были на беспросветное уныние. Кажется, ещё поискать бы надо на земле племя, до такой степени безвольное, невезучее, готовое, как чахлая нива, валиться при первом же рывке ветра!

Таким не всё ли равно, свой князь правит, заезжий ли немецкий граф, лишь бы последней рубахи с плеч не сдирали, завалящего клока земли не лишали. Латинская месса звучит в храме или обедню правят на вроде бы своём языке, а жизнь ни от того, ни от другого всё равно не становится понятнее, сноснее. Что там Страшный суд на ином свете, если он, суд, и во весь нынешний короткий век, будто бич, по-хозяйски хлястает то вдоль, то поперёк спины.

Но откуда же тогда — хоть слуху не верь — исподволь прорвался, раскатился по руслам тихих рек неостановимый вопль? Вдруг скирдами пересохшей соломы полыхнуло восстание, да такого накала, что отблески того жара и до баварских гор долетели. Шептания своих гонителей о мятеже могли расслышать по темницам и Мефодий с собратьями, и тот же Святополк, и Ростислав, если на ту пору старший князь Моравии ещё оставался жив.

Любой бунт и дня не выстоит без вожаков. Вскоре и среди немцев заговорили, что какой-то там главарь у варваров всё же выискался. Но не купец, не князёк, не воевода. В вожди произвели, вроде бы даже без его воли, нитранского священника по имени Славомир. А это был, однако, родственник князя Святополка, считай, не чужой и его дяде.

Временем кончины князя Ростислава, наступившей после его ослепления в баварском монастыре, принято считать позднюю осень 870 года. А начало восстания обычно относят уже к следующему, 871 году. Останься Ростислав в живых до этой поры, долети до его узилища весть о нежданной отваге Славомира, об отчаянной решимости моравской «простой чади», он бы, пожалуй, хоть напоследок утешил радостью сердце, угнетённое сверх всякой житейской меры. Вот уж кто мог перед смертью сполна обратить к своей земной доле стихи Псалмопевца:

«Сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит».

И Христовы слова о душе, претерпевшей всё до конца, тоже были про него ^[17].

Вряд ли немецкие епископы сомневались в том, что не меньше, чем Ростиславу и Святополку, главарь бунта известен и Мефодию. И что наверняка ещё до отъезда двух византийцев в Рим какие-то связи между ними и этим попом уже имели место. Не потому ли сразу после суда в Регенсбурге отправили Мефодия с его людьми подальше на запад, в Швабию?

Казалось бы, ничего доброго не мог ожидать для себя от известия о восстании и князь Святополк. Но, как ни странно, события в Моравии послужили к его скорейшему освобождению. В очередной раз выпало князю замириться с сыном Людовика Немецкого Карломаном. В наскоро задуманной игре хитроумец Карломан решил снова поставить на Святополка, такого же, как сам, мастера интриг. Пообещал ему не только личную свободу, но и возвращение власти над Моравией, если тот поведёт к себе домой франкское карательное войско и сам покажет на месте, какими лучше средствами угомонить своих взбунтовавшихся холопов.

Святополк, хотя и опасался подвоха, принял игру. Не смутила его ни унизительная слава усмирителя собственных подданных, ни то, что вместе с ним отряжены для неусыпного надзора за всяким его шагом два немецких маркграфа, Вильям и Энгельшалк.

Как только вломились в моравские пределы, начались самые свирепые расправы. Святополк не препятствовал баварцам в их обычных повадках распоряжаться чужим добром, чужими жёнами и девками.

Когда подошли к валам и крепостным тынам Велеграда, он отсоветовал маркграфам готовить осаду или штурм. Первое отнимет много времени, второе будет стоить больших людских жертв со стороны нападающих. Есть наилучший способ. Он сам берётся пройти внутрь восставшего города, объяснить людям безрассудность сопротивления и уговорить их на добровольную сдачу. Кому-кому, а уж ему моравляне поверят как отцу родному.