Кирилл и Мефодий - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Лощиц cтр.№ 63

Апостольские и Евангельские чтения — вот что придаёт каждой литургии жизненную новизну, движение, вселенский размах. Невозможно изъять из обедни причастие, она рухнет, обессмыслится. Но также невозможно изъять из неё чтения Апостола и Евангелия, потому что через эти чтения человек тоже становится причастником — самого новозаветного слова Господня, учения апостольского.

Да, у них уже были опыты переложения на славянский язык избранных евангельских отрывков, — отдельных поучений Иисуса Христа, самых живописных притч. Но что эти их крошечные пробы, если литургия вбирает в себя громадную годовую чреду чтений по Апостолу и Евангелию! Каждый раз за обедней, ещё до чтений, священник на поднятых руках выносит из алтаря на амвон сияющую, как солнце, вечную книгу напрестольного Евангелия. И каждый раз чтение будет новое, будто впервые в жизни слышимое… Как же подступиться к светилу? Какое нужно дерзновение? Не гордыня ли и подумать о таком?..

Но даже если не велели себе об этом думать, отвлекались на что-то другое, третье, а уже само думалось, будто без их участия… Снова толкался в память Херсон… Тот человек, что показывал им Евангелие и Псалтырь, написанные русскими письменами, — он сам теперь был для них как притча: смотрите, я лишь показал вам написанное кем-то, переложенное с вашего греческого, я и сам не знаю, кто решился на такое, но кто-то же решился. А что вы?

Почему тот неизвестный дерзатель избрал для своего труда именно две книги? Почему не принялся и за Апостол? Может, потому, что Апостол показался ему куда труднее для перевода, особенно послания Павла? Наверное, так и было: язык апостольских поучений после языка евангельских притч и языка псалмов и для усердного слуха местами кажется затруднённым, даже тёмным. Иногда и Павел прозрачен, как ясны и просты в своих апостольских письмах Иоанн, Иаков и Пётр. Но как часто для одного изречения, произнесённого Павлом, возникает нужда в целом пространном истолковании. Страшно подступиться к переводу всего Евангелия, но как приблизиться и к Апостолу? Не заробел ли и тот неведомый дерзновенный муж, чьи Евангелие и Псалтырь видели братья в Херсоне? Но, может, и так: просто посчитал, что из всех христианских книг эти две — первонужнейшие.

Разве не такова Псалтырь? Во всём Ветхом Завете не найти для христианина книги более близкой, понятной, необходимой, чем Псалтырь. Вроде бы что до её смыслов всем и каждому? В её песнях — переживания жившего когда-то иудейского царя, его жалобы на постоянные тяжбы с врагами. Но так искренно, так достоверно он жалуется Богу, так настойчиво просит у него пощады, милости, прощения, что каждый читающий или слышащий почти тут же неминуемо ставит себя на место малоизвестного ему царя, и вот — уже не царь, а он сам просит, плачет, изнемогает, надеется, ликует, благодарит, торжествует, восхищается красотой сотворенного Господом мира, но тут же снова ропщет, отчаивается, стонет, даже криком кричит: спаси! Вся эта книга — мольба человеческой души к Спасителю своему. Ни один из пророков так не приблизился ко Христу в своих предчувствиях и неутомимых прошениях как Псалмопевец. И разве случайно, что сам Сын Человеческий чаще всего из ветхозаветных книг вспоминает именно стихи псалмов и самого царя Давида… А потому и церковь во всех своих службах неутомимо обращается к Псалтыри: то несколько песен звучат в храме подряд, как на вечерне или в часах, то целые кафизмы чередуются в уставном годовом чине, то отдельные стихи из псалмов вспыхивают нитями древней парчи в словесной ткани служебных последований. В монастырях же, в скитах, в кельях псалмы звучат, считай, непрерывно, и днём, и в ночи. И по кончине каждого христианина за ночными бдениями вычитывается вся без изъятия Псалтырь, подкрепляемая молитвами Господними и Богородичными.

Братья знали, как высоко ценили Псалтырь Отцы Церкви, те же Иоанн Златоуст и Василий Великий. От них в пословицы вошло, что скорее солнцу остановиться, чем прекратиться на земле чтению Псалтыри, и что книга эта — доблесть и дерзость к Богу о спасении души.

Да, доблесть и дерзость о спасении.

А потому, если уж и им дерзать, отваживаться на то, что от них теперь ждут, нужно, конечно, и Псалтырь славянскую держать в уме как книгу из самых необходимых.

Апракос

Чтобы подчеркнуть стремительность событий, происшедших в Константинополе после появлении послов Ростислава, автор «Жития Кирилла» сразу же вслед за описанием разговора, имевшего место во дворце Михаила III, говорит о самой усердной молитве Философа вместе «с иными помощниками». И о том, что вскоре же горячее моление было расслышано, Константин принялся переводить Евангелие и начал со слов:

«Искони бе Слово, и Слово бе у Бога, и Бог бе Слово».

Озарение приходит не крадучись. Вдохновение навещает вдруг, стремглав. Будто человек среди ночи пробуждён требовательным, властным голосом, тотчас встаёт на ноги и с ясной головой принимается за труд.

Но почему именно таким оказался первый толчок? Да, начал Константин, как и настраивал себя, не с простого, а с труднейшего — с Евангелия. Но почему именно с этих слов: «В начале было Слово…»?

Святая четверица евангелистов, как известно крещёному миру, в одну книгу собрана в раз и навсегда установленном последований Четвероевангелия. Открывает книгу Матфей, за ним по ряду идут Марк, затем Лука, лишь после всех — Иоанн. Почему же Константин, нарушая общеизвестный чин, начинает свой перевод не с первого по счёту — Матфея, а с четвёртого — Иоанна? Не прихоть ли, не самоволие ли это?

Нет, он ничего не нарушает. Он следует воле церковного Предания. Евангелие богослужебное, то, что покоится на престоле каждого храма, то, которое молящимся священник выносит из алтаря, то, по которому громко, отчётливо, певуче произносит пастырь евангельское зачало сего дня, имеет свой особый строй, свой устав последований. По этому неколебимому уставу все евангельские и апостольские чтения годового круга начинаются с литургии Воскресения Христова, с Праздника Праздников, с великой и торжественной пасхальной ночи. Таков древний церковный обычай: в эту ночь читаются во всём христианском мире стихи Пролога — первой главы евангелия от Иоанна.

Почему Иоанн так выделен из всех? Почему лишь ему, одному из четверых, церковь присвоила имя Богослова?

И это знает Константин — знанием всей церкви. Никого так не приблизил к себе Христос из учеников, как Иоанна. Иоанн поистине наперсник Христов. Трепетно и доверчиво, как ребёнок, приникает он к груди Христа в час Тайной вечери, когда Учитель готовится возгласить великое таинство евхаристии. Кажется, стук сердца Господня слышит Иоанн, звон крови слышит, шелест дыхания Христова.

Никому из евангелистов не доверил Сын Человеческий столько ведать о Себе. Иоанн подлинно таинник Христов. Он из четверых ближе всех подступил к тайне Троицы, хотя, как и остальные, ещё не произносит вслух само это Трисвятое имя.

Иоанн первым во всём свете озвучивает поразительное откровение: Христос-Слово с самого начала, искони пребывает у Бога. И не просто пребывает, но и Сам, как и Отец Его, есть Бог, так же как и Бог есть Слово. Ни у кого из евангелистов Иисус Христос не говорит так горячо, развёрнуто и проникновенно о своём Богосыновстве, как у Иоанна.