Кирилл и Мефодий - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Лощиц cтр.№ 35

И на следующий день, выслушав рассказы о новых погромах, учиняемых повсеместно, патриарх Фотий опять повелел выйти на стены с крестным ходом и нести на поднятых руках спасительные святыни от Невесты Неневестной. Чтобы видели не только свои, но и этот страшный народ, неведомо откуда возникший.

Крестные ходы служились неукоснительно. И когда в город тайно проник возбуждённый всем случившимся молодой василевс, он тоже вместе с Фотием выходил на крепостные прясла у Влахерны. Горожане, глядя на осунувшегося, но бодрого Михаила, которого до сих пор обычно лицезрели в беспечной обстановке ипподромных кликов и страстей, тоже приободрялись. У иных и слёзы умиления наворачивались на глаза.

Патриарх не раз в своих проповедях говорил в эти дни, что страшное испытание, насланное на город и всех окрестных жителей в облике неведомого жестокого народа, нужно осмыслять не иначе как Божью кару. Не помогут ни армия, ни боевые корабли, которых ждём с упованием, если не покаемся от всего сердца о грехах наших, коими не перестаём оскорблять Господа своего.

Пришельцы главный стан по-прежнему держали в Суде. Но при этом изо дня в день свободно и ловко сновали на своих узких лодках и челнах из Суда в пролив и Пропонтиду, где, сбившись в хищные стаи, обрыскивали пригородные острова или снаряжались к удалённым от берегов селениям. Отовсюду стекались жалобные вести о новых убийствах, грабежах, насилиях.

Кто они всё-таки, откуда взялись? По внешнему виду, по говору это не были ни болгары, ни такие же трусливые на воде племена кавказского полудужья. Если бы полчище двигалось на юг, к Босфору, держась прибрежий Понта, пограбливая по пути то там, то сям, слухи о нём через купцов, через гарнизоны ромейских портовых городов опередили бы нашествие. Значит, оставалось допустить, что это громадное скопище малых и мелких водоплавающих дерев, пригодных для снования разве лишь по рекам и озёрам, собрано было на затею неслыханную. Из устья какой-то большой реки — скорее всего, Борисфена-Днепра — они кинулись наобум в открытое море и пересекли Понт поперёк его дремучей исполинской спины, где первый же настоящий ветер мог разметать их, как жалкую щепу, и поглотить всю прорву, до единого челна. Похоже, хвост какой-то бури их всё же зацепил. Очень уж потрёпанный вид имели эти беспечно держащиеся на плаву посудины. Но если перед броском в самую нехоженую часть Понта их было больше и даже намного больше? Сколько же лесов, сколько громадных дерев растёт в тех пределах, где они выдалбливали из цельных стволов свои лодки, смолили их днища? Сколько мастеров лодочного дела понадобилось, чтобы спустить на воду великие стаи этих узких, длинных, пронырливых челнов?

Время шло, они не уходили. Не давала знать о своём приближении и воинская помощь столице — сухопутная и морская. Однажды патриарх Фотий, о храбрости которого говорили, что он не зря в юности служил в царской гвардии, предпринял поступок, больше, по житейским понятиям, похожий на безумную выходку. Через ближайшие к Влахернской церкви башенные ворота он вывел крестное шествие прямо на береговую кромку залива.

Чужаки, толпившиеся поодаль в одном из своих становищ, с молчаливым любопытством уставились на невидаль, ещё более странную, чем зрелища предыдущих ночей. Трепет цветных хоругвей, будто приплясывающих в воздухе, пересверк парчовых облачений, красные угли кадильниц, — и всё это само идёт им в руки. Но, похоже, чей-то приказ сдерживал нетерпение тех, кто желал бы враз окружить добычу.

Когда с молитвенными песнопениями приблизились к воде, Фотий, до того нёсший ризу Богоматери на высоко поднятых руках, ступил в обмершие воды, троекратно омочил в них подол ризы. После этого в заливе и в городе стало совсем тихо. Но ненадолго…

В такой последовательности можно представить развитие событий тех дней на основании нескольких сообщений из византийскиих источников. Но обратимся к ещё одному свидетельству, уже не ромейскому, а славянскому. Это летописная запись из «Повести временных лет», старейшего древнерусского исторического свода. Её автор лишь немного сближает события, вычитанные им из Хроники Георгия Амартола, и настаивает на том, что всё самое главное случилось сразу же в ночь возвращения василевса Михаила в Константинополь:

«Царь же едва в град вниде, и с патреярхом с Фотьем к сущей церкви святей Богородице Влахерне всю нощь молитву створиша, та же божественную святы Богородиця ризу с песньми изнесше, в мори скуть омонивше. Тишине сущи и морю укротившюся, абье буря вста с ветром, и волнам вельям вставтем засобь, безбожных Руси корабля смяте, и к берегу приверже и изби я, яко мало их от таковыя беды избегнути и восвояси возвратишася».

То есть, как явствует из записи, тишины не хватило даже до исхода недолгой ночи. Буря, налетевшая вдруг («абье»), в тот же час решила участь и осаждающих, и осаждённых. Описание замечательно по крайней мере в двух отношениях. Автор, сам будучи русским, не счёл нужным скрыть от читателей, что нападение их единоплеменников на столицу ромеев закончилось самым бесславным образом. И произошло так потому, что Русь была безбожной и получила за свои бесчинства по заслугам. Причём наказание пришло не от осаждённых, а от самой Божией Матери, решившей вразумить грабителей так сурово.

За сказанным стоит летописец-христианин, и он, как видим, вовсе не намерен выгораживать соотечественников за их дикарский первый «выход на люди» только потому, что они «свои».

Между тем в современных нашествию описаниях события отыскиваются следы того, что от стен Константинополя нападавшие не ушли домой в полнейшем для своих душ убытке и сраме. Напоследок между сторонами даже имели место переговоры. По их итогам предводитель «безбожной Руси» обязался гостелюбиво встречать у себя дома ромейских купцов, а собственных купцов привлекать к торговле с великим царством. Главное же, он выразил намерение принять в своём княжестве византийских священнослужителей и дать им возможность проповедовать христианство и крестить его подданных, которые пожелают принять новую веру.

Тот же русский летописец в самом начале своего рассказа о походе на греков сообщает, что возглавили его два князя, Аскольд и Дир, до того сидевшие в Киеве на Днепре и правившие славянским племенем полян. Что касается первого из них, Аскольда, то в Киеве в течение веков упорно сохранялось предание о его крещении с именем Николай. Оно отчасти объясняло причину насильственной смерти, принятой Аскольдом от прибывшего в Киев варяжского конунга Олега. А заодно и благочестивую легенду о существовании в Киеве Аскольдовой могилы.

Патриарх Фотий назвал иноземцев, ворвавшихся 18 июня 860 года в столичный залив Суд, «народом Рос». Его современник, автор византийской хроники, известный под названием «Продолжатель Феофана», говорит про «набег росов» и уточняет: «…скифское племя, необузданное и жестокое». Но кто всё же эти скифы, они же росы?

Можно представить себе смятение цареградцев, для которых все пришельцы были на одно лицо, — щетинистое, обугленное солнцем, яростно оскаленное, в брызгах или присохших ошмётках чужой крови. Поэтому горожане, по привычке не очень отличавшие славян от кочевников северного Причерноморья, и на сей раз для тех и других использовали имя-кличку скифы. Но в Фотиевом «народе Рос» явно присутствует не вполне расслышанное «Русь», а значит, речь нужно вести ещё и о варягах.