Тени Сталина - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Логинов cтр.№ 6

Как только Сталин умер, буквально на второй-третий день дядю арестовали. Хотя не имели права без санкции (Верховного Совета. Он же был депутатом Верховного Совета СССР. И был секретарем Президиума Верховного Совета Грузии. Он и в Грузии делегатом был. Председателем тогда был Махарадзе. А секретарем был дядя. И вот когда он приезжал сюда, Сталин его всегда принимал. Я говорил вам насчет Ильи Чавчавадзе, — обратился Георгий Александрович ко мне, — о восстановлении его в правах?

— Это тогда, когда он рассказал Сталину, что Илью Чавчавадзе в Грузии не печатают?

— Да, это он ему рассказал, что Илью в Грузии забыли. И Сталин начал спрашивать секретаря ЦК Грузии: «В чем дело, почему нет Чавчавадзе?» Это было, по-моему, в 1936 году. А Илья Чавчавадзе был как раз редактором того журнала, где первое стихотворение Сталина напечатали.

— И он его знал лично?

— Да. Между прочим, о нем у меня книжка была… Я даже со своим дядей ее обсуждал. И ему я ее одолжил перед смертью. У нас был писатель Акакий Васадзе. Народный артист Грузии и, кажется, Советского Союза… У него есть воспоминания о Сталине. И в них он пишет, что, когда у Сталина были, Сталин как-то спросил кого-то из присутствующих: «Как вы думаете, кто был более способный человек: Илья Чавчавадзе или я?» Тот ответил: «Конечно, вы». А Сталин сказал: «Знаете, у Чавчавадзе просто не сложились обстоятельства, масштабы были другие, а то бы он был величайшим человеком». Эти воспоминания ходят по Грузии. Мой двоюродный брат имеет их; они напечатаны на машинке. То есть из ответа Сталина было ясно, что Илья Чавчавадзе мог стать более великим, чем Сталин, но масштаба не хватило. В этих же воспоминаниях и мой отец упомянут, там есть такой эпизод: Сталин с соратниками обедает за столом, заходит генерал и докладывает Сталину, что Александр Эгнаташвили (мой отец) прислал ему рыбу. Живую рыбу: такая небольшая, но очень вкусная. Сталин спрашивает: «А сам он где? Где он?» А ему говорят, что он уехал в Цхалтубо.

— А вы с кем-нибудь из профессионалов своими воспоминаниями делились?

— Нет. И сам ничего не писал. К этому же надо иметь положение. Отец мой часто рассказывал о встречах со Сталиным, когда вспоминал старое время, кулачные бои в Гори, в которых участвовал мой дедушка…

— Рой Медведев пишет, что все портреты Сталина ретушированы, да и мне один мой старый соавтор рассказывал, что Сталин был маленького роста и рябой…

— А пускай он почитает Громыко, который пишет, что сколько раз он бывал у Сталина и никогда не замечал, чтобы оспины на его лице обезображивали его. Они не бросались в глаза и, кажется, пропадали.

— Но я хотел бы, чтобы вы об отце рассказали.

— Он был замначальника Главного управления охраны по хозяйственной части, заместитель Власика. Еще были из Грузии Курст — заместитель по оперативной части, и Капанадзе — по кадрам. Потом по указанию Сталина они были переведены в Грузию. Часть тех людей, которых Берия привел, освободили.

Как-то отец был у Сталина, набрался храбрости и сказал ему: «Coco, как я люблю тебя, но, несмотря на это, даже мне, с таким отношением к тебе, становится неловко, когда я открываю газеты и на первых страницах большими буквами: рапорты Сталину, Сталину, Сталину… Не слишком ли выпячивают твое имя? Надо ли это?» Сталин засмеялся, погладил усы и говорит: «Значит, и ты против меня?.. Да, раньше у народа была вера — верили в Бога, теперь мы у народа отняли эту веру, сказали, что Бога нет, и он растерялся. А надо, чтобы человек все-таки чему-то верил, кому-то верил, без этого нельзя. Поэтому мы сказали — партия, партия ведет народ к лучшей жизни. Но и здесь народ не разобрался, для него слишком абстрактное понятие — партия. Он ее на ощупь ощутить не может. Надо, чтобы он как-то почувствовал эту партию. А как ту партию почувствовать, если не через личность…»

— И отец согласился?

— Попробуй не согласись! Что, не докажет, что ли?! А я вам не говорил, как моему отцу генерал-лейтенанта дали? Как-то после заседания Верховного Совета (из Президиума есть выход со стороны Дворца) Сталин вышел, подали машину, отец стоял недалеко от меня, Сталин огляделся — вправо, влево; он, когда выходил откуда-нибудь, обязательно оглядывался — привычка старого подпольщика. И тут отца заметил. Около него стояли Берия, Маленков, Молотов. А Шверник подходил. Сталин посмотрел на отца и сказал ему по-грузински. Мне показалось, он сперва на Берия посмотрел и потом сказал: «Саша, ты все еще в генерал-майорах ходишь?» Отец что мог сказать? «Да». Сталин головой покачал, повернулся к своим, пригласил в машину всех. Это было около четырех часов… К чему я говорю это?.. Я хочу охарактеризовать и Сталина и Берия. Сталина — в том, что он не прямо говорил, а указал Берия, что надо вовремя переаттестовать. А как Берия смотрел в рот Сталину!.. Это было около четырех часов, а уже на следующий день указ был подписан. Отец стал генерал-лейтенантом. Этим, видно, Берия старался угодить… А сам смотрел, наверное, и думал: «Скорей бы ты умер». И не наверное, а наверняка он способствовал тому, чтобы Сталин поскорее умер. Потому что близкие мне люди, которые охраняли его, говорили, что Берия обычно старался последним уходить и напоследок говорил ему такие новости, которые его расстраивали и не давали ночью спать… Мне так говорили начальники охраны. Обычно, когда Берия один оставался, Сталин долго не засыпал: Берия постепенно, капля по капле, убивал его. И когда говорили, что отравили, я не знаю, отравили, нет ли, но могу подозревать. И не сомневаюсь, что он и на это был способен, откровенно говоря. Но то, что он Сталина старался подвести близко к смерти, это несомненно. Говорят, Сталин был подозрительный, будешь подозрительным…

— Когда все хотят твоей смерти…

— Да…

— А Берия в каком был звании, когда вашему отцу генерал-лейтенанта дали?

— Он ведь в форме почти не ходил, он в гражданском ходил… Страшный человек был… Но, видно, государству нужны и такие люди… Как ни прискорбно, но это так… А Власик был преданнейший, до мозга костей. Вокруг Сталина много было преданных, но таких!.. О сталинской когорте у меня сохранились прекрасные воспоминания. Начиная со Шверника… Я с ним пятнадцать лет неразлучен был… Дня три тому назад он мне приснился. А так бывает в неделю раз или два. И отец мне сегодня ночью приснился. Он мне раз в месяц снится. А Шверник часто… Видимо, это Власиково воспитание сказывается в том, как должны начальники охраны быть преданы своему делу…

— Даже во сне защищать?..

— И все время защищаю. То пистолет не стреляет, то рука не поднимается. Страшное дело… А Шверник изумительный человек был. Не знаю, как Хрущев его подбил, что он его поддержал, но меня это поражает…

— А Лаврентий Иванович Погребной был замом Шверника?

— Да. И самым верным помощником, его правой рукой.

— А он знал вашего отца?

— Конечно. И знал о подарке, который однажды Сталин преподнес моему отцу.

— О каком подарке?

— Это было в 1940 году. Ночью отец отвез Виссарионовича, наверное в час или два, и вернулся с каким-то свертком. Разбудил нас и развернул этот сверток. В нем был наподобие перочинного складной нож огромного размера, примерно около восьмидесяти—девяноста сантиметров, великолепной работы, антикварный. На лезвии было что-то написано по-испански. Как выяснилось, он был изготовлен в Толедо, а к Иосифу Виссарионовичу его привезли в качестве подарка от председателя совета министров Испании Нарго Кабальеро, который в тридцать шестом году вел войну с генералом Франко. А как известно, мы Кабальеро помогали, от нас там даже летчики воевали и было много других военных советников. Рядом с этим ножом лежал изумительной красоты маленький нож, в виде кортика, предназначенный для резки канцелярской бумаги. И еще маленькая золотистая пепельница из бронзы в форме вазы высотой около пятнадцати сантиметров. Эти три предмета Сталин преподнес отцу во время ужина с ним вдвоем. Как рассказал нам отец, они пили маленькими рюмками слабое вино, Сталин вдруг встал и, бросив: «Саша, подожди», — ушел. Вскоре он вернулся и принес эти три предмета, сказав, что он получил их в подарок от Нарго Кабальеро в знак благодарности за помощь Испании в борьбе против Франко. Вручая их моему отцу, он произнес примерно следующее: «Саша, наше детство прошло вместе, и я не могу забыть те далекие годы, и особенно Гори. Я преподношу тебе эти предметы в знак памяти о наших детских годах. Прими их, пожалуйста, и пусть они будут данью уважения нашей дружбе тех памятных лет. Пусть они всегда напоминают тебе Горийскую крепость — место, где мы родились. Надеюсь, они вызовут в тебе те же чувства, которые испытываю я, глядя на тебя, когда вспоминаю детство. Пусть они напомнят тебе наших предков и тех, кто тогда окружал нас. Это Екатерина Георгиевна — моя мать, это Яков Георгиевич Эгнаташвили — твой отец, это Василий Яковлевич Эгнаташвили — твой брат». После этих слов он передал эти вещи, чему отец был безгранично рад, не столько из-за их ценности, сколько оттого, что принял их из рук самого Сталина. Из этих ценностей у меня остался только большой нож, который храню у знакомых, так как боюсь, как бы кто не разнюхал о нем и не украл его. И сколько я себя помню, Сталин всегда выражал любовь к моему деду, отцу и дяде. И отец был предан ему до гроба и, можно сказать, жил его жизнью.