Фицджеральд - читать онлайн книгу. Автор: Александр Ливергант cтр.№ 15

Фицджеральд же пороху так и не понюхал; он потом всю жизнь будет казнить себя за то, что не увидел войны собственными глазами. В письме биографу Фицджеральда Артуру Майзенеру Эдмунд Уилсон вспоминает, что Скотт повесил на стене своей спальни в Уилмингтоне боевую каску, которая, пишет Уилсон, «так до Франции и не добралась», а также сохранившиеся у него фотографии изуродованных бомбами и снарядами солдат. Пал он духом и из-за бесконечной череды неудач; его природный оптимизм дает сбой — первый, но далеко не последний. Скотт, это в двадцать два-то года, ощущает себя стариком, у которого всё позади, человеком, потерпевшим «эмоциональное банкротство» — его любимое выражение. «Господи, как же мне не хватает моей юности!» — писал Скотт Уилсону, а ведь он, мы знаем, всегда выгодно отличался тем, что «смолоду был молод».

Неудачи и в самом деле не отступают: и помолвка расстроилась («сначала заработай, а уж потом под венец»), и роман в очередной раз отвергнут, и работа никак не подворачивается. Стены в комнате, которую он после увольнения из армии в феврале 1919-го снимает в Нью-Йорке на Клермонт-авеню, обклеены пришедшими по почте отказами — 20 отказов! Насколько же веселее было коллекционировать женские локоны! Днем ищет работу, а ночью пишет рассказы, между апрелем и июнем 1919 года написал 19 рассказов, пристроил же только один. И на «баснословный» гонорар в 30 долларов, выплаченный ему журналом «Смарт сет», справил себе белые фланелевые брюки. Работу в конце концов находит — но какую? Сочинять для агентства «Бэррон-Кольерс» рекламные объявления, что развешиваются в трамваях, и всего-то за 90 долларов в месяц. Нет, это не та сумма, которая устроит Зельду. «Я просто не могу себе представить жалкого, бесцветного существования, потому что тогда ты ко мне охладеешь», — пишет она жениху. Аргумент несколько неожиданный, но весомый, сказать нечего, тем более что жених с невестой солидарен, он же и сам терпеть не может бедности, хочет, как и Зельда, жить на широкую ногу. Пока же Скотт — его любимое занятие — делает хорошую мину при плохой игре. «Весь мир — игра. Пока я уверен в твоих чувствах, — бодро телеграфирует он в Монтгомери, — мне всё нипочем. Я в стране амбиций и свершений». Уверен ли? Амбиций, мы знаем, ему не занимать, но как быть со свершениями? 1918 год проигран вчистую. Что-то будет в 1919-м?

Чтобы хоть как-то поднять себе настроение, Скотт начинает регулярно выпивать, чем, впрочем, выделялся еще в Принстоне. «Пытаюсь напиться до смерти», — сообщает он в начале 1919 года Уилсону, и это не фигура речи. Пьет и обращается к своему испытанному оружию — «практическим шуткам». Идет в нью-йоркский ресторан «Чайлдс» на Пятьдесят девятой улице вместе с первокурсником из Принстона Портером Гиллеспи и, как заправский Чарли Чаплин, с отсутствующим видом перемешивает в шляпе своего спутника салат. Потом в беседе с ним, с тем же рассеянным видом, с аппетитом съедает его ужин, после чего мечет в постояльцев ресторана объедки, пытается взгромоздиться на стол и заплетающимся языком произнести речь, за что, естественно, со скандалом из заведения выпроваживается. Или — невинная затея, описанная впоследствии в рассказе «Первое мая», — крадет вместе с тем же Гиллеспи в гардеробе таблички «Вход» и «Выход», после чего приятели вешают их себе на шею и устраивают парный конферанс: «Это вы, мистер Вход?» — «Нет, сэр, вы ошиблись, я мистер Выход». Или — затея уже не столь невинная — пьют шампанское и бросают пустые бутылки под ноги спешащим в церковь добропорядочным прихожанам. Остроумно, не правда ли? Особенно если учесть строгое католическое воспитание одного из участников «аттракциона». Ну и, конечно же, пока 1 июля 1919 года в Америке не объявляется сухой закон, продолжает выпивать. А выпив, принимается буянить, не слишком задумываясь о последствиях. И с завидной регулярностью, чуть ли не каждый месяц, наведывается в Монтгомери — посетовать на судьбу, умолить егозу проявить к нему «хоть каплю жалости», а заодно — удостовериться, что Зельда — с нее станется — ему не изменяет.

Другой бы отступился — но только не сын Молли Маквиллан. Работа над злополучным романом продолжается, и уже не в Нью-Йорке, а дома, в Сент-Поле. Запершись на третьем этаже родительского дома на Саммит-авеню, 599, обливаясь потом, прикуривая одну сигарету от другой и сверяясь с приколотым к занавеске графиком окончания глав, он круглыми сутками в течение двух летних месяцев переписывает роман. Зельде при этом все лето не пишет ни слова. И вновь с упорством, достойным лучшего применения, 3 сентября отсылает по существу уже новую книгу в «Скрибнерс», самонадеянно интересуясь, выйдет ли роман к октябрю. В том же, что он выйдет, сомнений у него нет ни малейших. И — о чудо! о счастье! — спустя всего две недели из издательства приходит долгожданный положительный ответ: роман «Воспитание одного персонажа» к публикации принят. Чтобы читатель понял, на каком подъеме и в каком возбуждении пребывал Скотт осенью 1919 года, приведем его письмо старой, еще детской подружке Алайде Биджлоу, той самой, кого, если верить «Тетради с мыслями», он «решил бросить» после начала занятий в танцевальной школе. Вот оно:

2

Роман к публикации принят, но придется, оказывается, ждать выхода романа до весны следующего года — как бы не упустить Зельду! Его героям, заметим к слову, повезло меньше: Эмори Блейн упустил Розалинду, Джей Гэтсби, лейтенант на белой машине, — Дэзи Фэй. Не потому ли Скотт и пишет Алайде, что «жутко несчастен»? Хоть и телеграфировал невесте, что уверен в ее чувствах, он вполне допускал, что, если в самом скором времени не начнет прилично зарабатывать, егоза может выйти замуж за кого-то из своих многочисленных и преуспевающих — не чета Скотту — ухажеров. Вот он и торопит Перкинса, не принимая в расчет продолжительность и тернистость редакционно-издательского процесса. «От успеха моей книги зависит многое — в том числе и девушка, разумеется, — признается он своему редактору и благодетелю. — Не то что бы я рассчитывал заработать на романе состояние. Не в этом дело, дело в психологии, в том, какое воздействие роман окажет на меня и на мое окружение».

Зельда же с самого начала вела себя крайне независимо и даже коварно. Могла провести с женихом Рождество, зазвать домой, вести с ним задушевные беседы и целоваться где-нибудь на тихом сельском кладбище. Давала ему даже читать свой девичий дневник, которым он, по принципу «когда б вы знали, из какого сора», не преминул воспользоваться в двух своих первых романах, — а на следующий день отправлялась на танцы или на вечеринку с футбольной звездой Южной лиги Фрэнсисом Стаббсом. И делала это специально — пусть Скотт ревнует, любить будет больше. Да и как было не ревновать? При виде приближающегося Скотта Зельда затаскивала в телефонную будку молодого человека, с которым познакомилась лишь накануне, и принималась страстно его целовать. А наутро писала жениху: «Скотт, какой же ты глупый! Я слишком тебя люблю, чтобы с кем-то целоваться всерьез. А и поцеловалась бы — все равно я твоя». Присылала Скотту свою фотографию с нежной дарственной надписью — вот только надпись на фотографии предназначалась не ему, а некоему Бобби Джонсу, после чего Фицджеральд три недели пил без просыпу. Или, наоборот, жениха обнадеживала, недоумевала, отчего он так ее ревнует: «Пожалуйста, пожалуйста, не вешай носа, мы скоро поженимся, и тогда наши одинокие ночи навсегда останутся в прошлом. А пока этот счастливый миг не наступил, помни: с каждой минутой я люблю тебя все сильнее». Что не мешало ей уже в следующем письме ответить на его слезные просьбы приехать к нему в Нью-Йорк отказом: «Я еще не вполне оправилась от невинного (?!) романа с шикарным парнем из Оберна». Что называется, из огня да в полымя.