Ненавижу свое отражение в зеркале. Хоть я и не уродина. А даже наоборот.
Я почти красавица. У меня темные волосы до плеч, большие серые глаза, правильные черты лица и хорошая фигура, соответствующая стандартным представлениям о хорошей фигуре. Рост у меня средний. Наверное, все это «среднее» и «стандартное» как раз и не позволяет мне считать себя красавицей.
И еще. Уставшая женщина не может быть красивой. А я очень устала. У меня три работы, мама инвалид, сын Васька девяти лет, и очень деятельный муж, который на неделе выдает по три варианта идей, на которых можно разбогатеть. При этом он нигде не работает, потому что везде мало платят.
Я устала так, что совсем забыла, как чувствует себя человек не уставший. Я хочу спать даже во сне, а моя самая большая мечта – просидеть заложницей в подвале у чеченских террористов неделю, нет – месяц; чтобы раз в день, лязгая замками, открывалась железная дверь, и безликая рука просовывала мне алюминиевую миску с дрянной едой. Только никто никогда не возьмет меня в заложники, потому что некому и нечем платить за меня выкуп.
Сегодня я встала в шесть. Я встаю без будильника, он у меня внутри. Я зашла к маме в комнату, и она мне крикнула:
– Лорка! Ты проспала. Я уже полчаса как описалась.
– Мам, – вздохнула я, – ну почему ты не позвонила в колокольчик?
– Я позвонила! – возмутилась мама и потрясла перед моим носом шнурком, оторванным от колокольчика.
Я поменяла ей белье, умыла из тазика, и потащилась к стиральной машине. Каждое утро у меня начинается со стирки.
– Лорка! – вслед сказала мне мама. – Мне на завтрак жидкую манку с клубничным вареньем!
– Мам, я вечером гречку сварила!
– Я так и знала, – тихо сказала мама, – что если я заболею, мне воды никто не подаст. – Она отсутствующим взглядом уставилась в окно, на котором мороз нарисовал замысловатые узоры, и за которым было абсолютно темно. Она просила меня никогда не закрывать шторы.
– Мам, манку пять минут варить, и клубника еще осталась.
Закрывая дверь, я увидела, как она отвела взгляд от окна и в глазах у нее была искренняя радость, что на завтрак будет не гречка, а манка, и что клубника еще осталась...
– Лорка! – крикнула мать из-за закрытой двери. – А ты мне судно-то не поставила! Ведь я только пописала, но еще не...
Я сделала вид, что не слышу, и включила стиральную машину.
Сварив манку, я пошла будить Ваську. Ему до школы ехать не меньше часа на двух автобусах, поэтому, если не поднять его сейчас, он успеет только ко второму уроку. Каждое утро я придумываю новый способ его будить. Будильник, трещащий над ухом, поливание водой из чайника, щекотание пяток уже не помогает. Васька не считает это неудобствами, при которых невозможно спать. Вчера я зажала ему нос, он помучился ровно три секунды, потом открыл рот и, дыша через него, преспокойно стал дрыхнуть дальше. Я так разозлилась, что дала ему подзатыльник, чего никогда раньше не делала. Но Васька не обиделся, потому что ничего не заметил. Пришлось волоком стаскивать его с кровати: после стирки белья, не самая приятная нагрузка.
Сегодня я решила не тянуть время и сразу стащила сына на пол. Васька посидел-посидел на полу, завалился на бок и заснул.
– Ну и черт с тобой! – разозлилась я. – Дрыхни, и будешь жить на диване бедным, как папаша!
Я тут же пожалела, что так сказала, но Васька открыл заспанные глазенки и начал искать штаны.
Мне жалко Ваську, но все школы, которые находятся близко к дому – специализированные гимназии, где размеры спонсорской помощи, взимаемой с родителей, такие, что мне придется устроиться еще на три работы.
– Зайди к бабушке, – напомнила я, хотя могла бы этого не делать. За два года, с тех пор как маму парализовало, он ни разу не уселся завтракать, пока не поболтает с Ивой.
В свое время я отвоевала право называть Иву мамой, но называться бабушкой она не захотела даже будучи беспомощной и парализованной.
Еще пару лет назад мать была цветущей, здоровой женщиной, бегала по салонам красоты и мечтала сделать круговую подтяжку лица, считая, что шестьдесят – самое время начать радоваться жизни. Инсульт изменил ее планы. Деньги, собранные на пластическую операцию, были потрачены на лекарства, сиделок и массажисток. Духом мать не упала. «Любая болезнь, если ее вовремя не начать лечить, пройдет сама», – оптимистично заявила она, едва смогла говорить. Она по-прежнему запрещала называть себя бабушкой и мечтала сделать пластику. Она просила меня выщипывать ей брови и подкрашивать губы, потому что пока плохо владела руками, а выглядеть старым паралитиком не хотела. Вечерами Ива так трещала с подружками по телефону, что поверить в то, что совсем недавно она только мычала, было невозможно.
– Лорка! Не реви, – сказала она, как только смогла более-менее членораздельно говорить. – Грипп проходит, и это пройдет.
– Будешь за мной ухаживать, – довольно злорадно добавила она, на удивление чисто произнеся эту фразу.
Ваську она любила. И Васька ее любил. Иногда мне казалось, что я нужна им только для того, чтобы постирать, погладить, сварить обед и пополнить семейную казну необходимыми рублями. Когда я отдала Ваську в садик, он весь первый день прорыдал в голос. Вечером воспитательница заявила мне, недовольно поджимая губы:
– Какой у вас мальчик избалованный! Весь день плакал и требовал киви. Так и проорал до вечера: «Хочу киви! Хочу киви!»
– Да не киви он хотел, а к Иве, – объяснила я ей. – Так зовут его бабушку.
– Во детки пошли! – возмутилась воспитательница – Бабок по именам кличут! А вас он как зовет?
– Мама, – вздохнула я. – Впрочем, иногда Лора.
Простоватая воспитательница закачала неодобрительно головой. К недостатку воспитания и образования ей досталось еще и полное отсутствие чувства юмора.
– Во народ! – фыркнула она. – Бабки на шпильках шляются, накладными ногтями детей царапают, когда одевают! А мамаши...
– Что мамаши? – металлическим голосом перебила я ее.
– Мамочки как девочки, – сбавила она тон.
Я кивнула, простила, но она не выдержала:
– Вы все-таки ребеночка экзотической едой не перекармливайте. Свекла и морковь – самые полезные фрукты в нашем часовом поясе.
...Я положила манку на тарелку и полила сверху клубничным вареньем.
– Ма! – прибежал Васька. – Я принес Иве судно, и она дала мне десять рублей. Я его помыл, и она дала еще десять. Теперь у меня двадцать рублей и я смогу поиграть в клубе на компьютере!
– Отвратительно! – поморщилась я.
– Что?
– Отвратительно брать деньги за то, что помогаешь человеку. Особенно, если ты этого человека любишь.