Петр Лещенко. Все, что было. Последнее танго - читать онлайн книгу. Автор: Вера Лещенко cтр.№ 37

Cтраница 37

«Веронька», «Солнце и ты», «Крымский ветер» были написаны в Крыму. На музыку положена только «Веронька», более того, она была записана на «Электрокорде» в 1950 году. Пластинки те так и не увидели свет. Стихи эти мне бесконечно дороги. Но я очень прошу – не надо их анализировать: рифмы, размеры… Они шли от сердца. Я привела только те строфы, которые передают настроение автора, его радость, что «крымский ветер повернул».

Помню, когда мы уже жили в Бухаресте, а страхи немного улеглись, я нашла эти стихи и стала читать их, хвалить тебя:

– Ты и музыку пишешь, и стихи. Ты очень талантливый. Я себя чувствую недостойной тебя.

Ты рассмеялся:

– Стихи пишут поэты, а я, как бродячий музыкант, что вижу, то пою, что думаю и чувствую, тоже пою. Мне Бог много дал, многому научил, а вот стихи – я, как собака, хочу сказать, а не могу. Поэтому пою. А стихи…

В тот вечер я услышала Адамовича:

Ты знал так много стихов. Читал по памяти… Но эти открытия меня ждали в Бухаресте.

Возвращаясь к крымским дням, процитирую старшего научного сотрудника Республиканского комитета по охране культурного наследия Автономной Республики Крым В. Н. Гурковича: «…И еще одна немаловажная деталь из газеты „Голос Крыма” от 27 февраля 1944-го. В примечании (от редакции) извещалось, что ранее опубликованное стихотворение „Крымский ветер” Петром Лещенко „положено уже на музыку и включено в его репертуар, а „Солнце и ты” готовится к переложению на музыку”.

Знаменательно, что „Солнце и ты” заканчивается строками, которые по существу повторяют и эмоционально усиливают смысл последних строк „Крымского ветра”. На мой взгляд, здесь заложена основная информация, которая в лирическом антураже обошла военную цензуру: „Я предпринимаю все возможное, чтобы вырваться из обреченного Крыма, это реально, жди с надеждой, скоро мы встретимся”.

Как замечали многие, эти стихи перекликаются с популярными советскими песнями периода войны – „Землянка”, „Темная ночь”, „Жди меня” и др. Однако последние аккумулируют в себе и чувство любви к женщине, и любовь к Родине. Это были песни справедливой и бескомпромиссной народной борьбы с агрессором. Такие стихи и песни органически не могли быть написаны в рядах оккупационной армии…

Следует напомнить, что к описываемому периоду боеспособность и особенно моральный дух румынской армии в Крыму были подорваны полностью. Сам диктатор Антонеску, реально видевший приближающуюся катастрофу, пытался убедить Гитлера произвести эвакуацию войск из Крыма. Настроения подавленности и нежелания воевать за чуждые Румынии цели проникли и в офицерскую среду. О каких-либо победах никто и не мечтал. Уставшие, деморализованные солдаты чувствовали свою обреченность…» (журнал «Историческое наследие Крыма», № 1, 2003 г.).

Я только теперь понимаю, какие чувства ты испытывал на земле советского Крыма. Ты, который считал себя русским человеком и писал об этом во всех анкетах, здесь оказался чужим. Я хочу оговориться, что не пытаюсь даже касаться сегодняшних отношений России и Украины, распрей по Крыму, коммунально-кухонных разборок. Как меняется жизнь, сколько пережито, если сегодня приходится объяснять, что для тебя «Россия» и «русский» означали весь Союз и всех «советских»! Не знаю, почему все нации – каждая по-своему – дороги тебе. Это как в семье: кому сегодня больнее, тому больше внимания. Я не знаю, кто в тебе это воспитал, кто тебе это внушил. По твоим словам, истину ты обрел, придя к Богу. Может, и это та истина, которую ты постиг благодаря Ему. Могу уверенно утверждать, что ты считал Союз Россией, поэтому и Крым воспринимал русским, и тебе было больно ощущать себя там чужим. Ты радовался победам советских войск, а тебя обе стороны пугали террором. Одни «советским», другие «германским».

Тот же «Голос Крыма» 23 февраля 1944 года пишет о терроре на территории Украины, где установилась «жидо-большевистская власть», о виселицах – «по всем дорогам висят трупы «работающих на немцев» переводчиков, железнодорожников, старост, поварих, простых рабочих…». Советская пропаганда, в свою очередь, обещала всех понять и всем простить заблуждения, предлагала сдаваться, возвращаться, иначе… И шел рассказ о фашистских зверствах по отношению ко всем, у кого в жилах текла не «арийская кровь». Ты читал все это, знал, что и те, и другие говорят полуправду, поэтому действовал по своему плану. Ты не нарушал своих принципов, ты был честен к своим людям, к своему делу. Ты не из тех, кто на баррикадах доказывает свою правоту. Я по твоим письмам, пришедшим из Крыма, это поняла. И никому меня не переубедить.

Впервые ты спел «Любимую» в концертной программе в театре «Обозрение» в Одессе. Так и сказал, выйдя к зрителям: «„Любимую” моей любимой Верочке Белоусовой пою. Слова и музыка мои». Тот концерт в «Обозрении» вел местный знаменитый конферансье. Он подготовил репризы, стихи, анекдоты. И надо признать, неплохо работал. Но второе отделение вел ты. Дело в том, что в антракте к тебе подходили за автографами и просили не тратить время на шуточки, а лучше больше петь. Вот ведущий, услышав такие пожелания, и удалился, а мы стали «больше петь».

«Любимая» была во втором отделении. Ты пел под гитару, и мой аккордеон тебе помогал. Я рискнула включиться на припеве. Ты пел: «Любимая, родимая», а я одновременно: «Любимый мой, родимый мой». Последний аккорд. Я стояла ни жива ни мертва – в твою сторону смотреть боялась. Услышала аплодисменты, потом почувствовала твою руку на плече. Так и стояли, а когда стихли аплодисменты, ты сказал: «Она не только любимая, она и ученица способная». Моя первая победа, первый экспромт и первая удача!

Позже, уже в Румынии на одном из концертов ты объявил «Любимую» так: «Я приглашу сейчас на сцену свою жену, Веру Лещенко, и мы споем вам гимн влюбленных. Я его посвятил Вере и назвал „Любимая”. Хочу всем вам пожелать так же любить друг друга. И пусть ваши голоса с любимыми сольются так же, как наши». Это не было домашней заготовкой конферанса, такими словами песню ты больше никогда не представлял. А я мысленно для себя повторяла их перед каждым исполнением «Любимой».

Тем временем обстановка в Одессе становилась все напряженнее. За день до твоего появления мы получили указание явиться в комендатуру. Судя по опыту знакомых, которые уже получали такие предписания, нас готовили к отправке в Германию. Я уже не надеялась увидеть тебя.

Но ты приехал. Я запомнила тот день – 20 марта 1944 года. Все наше семейство в растрепанных чувствах. Ты убедил нас, что надо уезжать. Немцы отступают и всех, кто значится у них в списках подозрительных, угоняют. Я со старшим братом Жоржем была в списках – не договориться. Ты настоял, чтобы с нами поехали мама и оба брата. На следующий день собрались соседи, прибежала моя подруга Людочка. Конечно, всплакнули. Что будет? Мы оказались на распутье: направо пойдешь – в Германию отправят, налево – неизвестность. Когда мы встретились с Людочкой Бетой после моего возвращения из лагеря, она рассказала, как рано утром к нам явился взвод солдат. Жутко разозлились. Кричали, ругались. Все в квартире перевернули, побили посуду, переломали мебель.