Партер и карцер. Воспоминания офицера и театрала - читать онлайн книгу. Автор: Денис Лешков cтр.№ 30

читать книги онлайн бесплатно
 
 

Онлайн книга - Партер и карцер. Воспоминания офицера и театрала | Автор книги - Денис Лешков

Cтраница 30
читать онлайн книги бесплатно

На 6-й неделе состоялся ежегодный экзаменационный спектакль балетного отделения Театрального училища. Я и Савицкий (мы помирились с ним, будучи оба в восторженном состоянии после объяснения с Кшесинской) с большим трудом попали на этот спектакль. Из всех экзаменовавшихся мне ни одна танцовщица не понравилась. Среди публики же в одном из антрактов я и Савицкий все время ходили за тремя барышнями, интересными и весьма скромно одетыми. Одна из них в черном платье, в трауре, особенно почему-то мне нравилась, и я дал себе зарок во что бы то ни стало познакомиться с ней. Это оказалась танцовщица Е. Д. Полякова и носила траур по смерти отца. Та же, которая привлекла Савицкого, была Л. Ц. Пуни. Эти две и В. М. Петипа 3-я все время вместе ходили и сидели в одной ложе и оказались тремя закадычными подругами, которые держались в труппе несколько отдельно от всех. Следующий антракт я, выходя из ложи М. Кшесинской, встретился глазами с Поляковой, и почему-то долго друг на друга смотрели в упор. Тут она мне еще больше понравилась, и я решил познакомиться и ухаживать.

На 7-й неделе мы стали ходить в церковь Театрального училища, но, конечно, отнюдь не с целью говеть и молиться, а главным образом потому, что большинство танцовщиц там говели. В страстной четверг я после немалых трудов протискался поближе к «триумвирату» (Полякова, Петипа и Пуни) и в течение всей службы не сводил с них глаз. Она, по-видимому, усердно и благочестиво молилась, следя по книжке за читаемыми 12-ю Евангелиями, и когда несколько раз невольно, как будто под действием магнетизма, отрывалась от книги и встречалась со мной глазами, то, как мне показалось, смущалась и опускала глаза. Эта игра продолжалась довольно долго, и когда наконец в перерыве она потушила свечу и стала в упор смотреть на меня, то тут уже я не выдержал и опустил глаза. Сколько мне помнится, из всей этой службы я не расслышал буквально ни единого слова священника, и весь мундир мой оказался потом закапанным воском. Савицкому повезло меньше, и Пуни, один раз презрительно на него посмотревши, демонстративно повернулась.

Впоследствии мне удалось с Поляковой познакомиться, я стал довольно часто бывать у нее, ухаживал, подносил цветы, конфеты и пр., но потом появился бывший в провинции ее жених, и все понемножку расстроилось.

Страстная неделя в Театральном училище поистине весьма веселое время, особенно заутреня под Пасху. Здесь, обыкновенно, набирается огромное количество публики, так что заполняются вся церковь, коридор, обе танцевальные залы и даже часть дортуаров мужского балетного отделения. Самая веселая компания собирается в танцевальных залах, куда не достигает ни один звук богослужения. Здесь все время идет болтовня, которая прерывается около 12 часов крестным ходом, за которым все со свечами весело идут по училищу, и, наконец, кто-нибудь восклицает, что «уже воскрес», и тогда начинается христосованье, обыкновенно сопровождающееся тем, что артистки отказываются целоваться и удирают, но их ловят где-нибудь в углу коридора и танцевальной залы и все-таки целуют, да не 3, а 10 раз.

В первый день Пасхи я с утра, облекшись в новый мундир, разъезжал с визитами ко всем танцовщицам и опять убеждал христосоваться, что иногда и удавалось.

М. Ф. Кшесинская всем нам подарила по очень хорошей большого формата своей фотографии с трогательными надписями. После Пасхи в воскресенье открылись снова спектакли, на которые мы кинулись как голодные волки, впрочем их было всего 6. Почти после каждого из этих весенних спектаклей 1904 года составлялась довольно большая компания преимущественно из нашей молодежи и балетных артистов и устраивались весьма веселые ужины. Это были довольно безобразные оргии, на которых во славу дорогого хореографического искусства выпивалось колоссальное количество водок и вин. Но особенно памятен был последний и самый большой ужин, состоявшийся после закрытия сезона. Это было задумано еще за неделю, и собирались по подписке деньги на осуществление. Так как моя родня уехала уже на дачу в Павловск, то я предложил для этого свою обширную, но пустую квартиру. Впрочем, были взяты напрокат столы, стулья, ковры, посуда, пианино, мебель и все необходимое. Предстояло «дело под Полтавой», ибо одних водок и крепких вин было куплено на 72 рубля. Квартира наша была на самой площади Мариинского театра, что было особенно удобно. Я как хозяин и инициатор этого дела был с головы до ног в заботах последние 3 дня. Наконец по окончании последнего в сезоне балета («Конек» с Седовой) вся ватага участвующих и многие приглашенные артисты, переправившись через площадь, наполнили квартиру, и началось такое пьянство, какого я не запомню подобного в жизни. По строго заведенному правилу все ужины наши начинались с тостов, следующих в определенном порядке, как-то: за Мариуса Петипа (по одной рюмке), за М. Ф. Кшесинскую (по три рюмки), за Преображескую, Петипа I, Павлову, Трефилову, всех солисток и т. д. В этом ужине мы дошли до последних корифеек (а если принять во внимание, что всех артисток балетной труппы около 70, то дойти до корифеек — это действительно нечто колоссальное). Таким образом в течение первого получаса ужина было уничтожено с лица земли 3 четвертных водки. (Нас было 23 человека.) Что было дальше, трудно описать, более веселого ужина я не помню во всю жизнь, и хотя публика и была вся без исключения здорово пьяна, но все же после пломбира и шампанского танцевали, пели и выкидывали такие номера, что остальная часть зрителей валялась на полу от хохота. Я, Мурашко и Балабанов в течение всего вечера играли попеременно на рояле исключительно балетную музыку. Около 3-х часов утра трое из компании, найдя, что необходимо разбавить мужской элемент присутствующих дамским обществом, отправились в буфф и привезли оттуда трех очень интересных и прелестно одетых кокоток. Это еще более придало веселья вечеринке, и она продолжалась благополучно до 8 ½ часов утра, когда, ко всеобщему удовольствию, во время жженки нашли одного танцовщика заснувшим, сидя на блюде с пломбиром, а Савицкий с другим пошли гулять по площади в костюмах Адама. В 10-м часу утра многие остались у меня «почивать», и все мы располагались по квартире самым живописным образом, причем я проснулся около 2-х часов под пианино, а под головой у меня вместо подушки был большой кусок телятины; но когда я пошел будить остальных, то хохотал как сумасшедший, ибо те остальные 6–8 человек спали в еще более карикатурных положениях. Я почему-то сел за письменный стол и написал А. Павловой самого отчаянно любовного характера письмо и отправил немедленно с посыльным. Около 3-х часов мы вымылись, вычистились, выпили по рюмке водки для опохмёля, и я отправился на Варшавский вокзал провожать Павлову, ибо она уезжала за границу. Она, когда я поздоровался, долго смотрела на меня как на рехнувшегося и потом стала упрашивать, чтобы я не делал глупостей, не пьянствовал, писал бы ей, и обещала часто мне писать, поцеловала меня в лоб и уехала.

На другой день 8 мая я с училищем выступил в лагерь в Красное Село. Я ехал всю эту бесконечно скучную дорогу, смотрел на пыль, поднимаемую лошадьми и орудиями, и думал о А. Павловой, причем почти всегда мысли мои о ней в голове как-то связывались с представлением газели (порода горных коз), может быть, потому что она такая же изящная, тоненькая и стройная, как газель. Жизель-газель… вертелось у меня в голове… В середине мая погода испортилась, начались дожди, не прекращавшиеся по неделям. Занятий в поле не было, и я ухитрялся спать по 18–20 часов в сутки, остальное время скучал. Потом потянулись скучные лагерные дни, которые прерывались только по субботам и воскресеньям, <в> которые я не ездил в Павловск, а проводил в Петербурге на квартире Е. Преснякова, где мы порядочно пьянствовали, и я помогал ему на уроках танцев, которые он давал у себя, и заменял ему тапера. Б. Выходцев, живший в это время у себя в имении «Дымок» по Ник<олаевской> ж<елезной> д<ороге>, сидя там, соскучился и, прочтя в газете о предстоящем благотворительном спектакле в Консерватории с участием почти всей балетной труппы, не выдержал и удрал, но так как на обратный путь у него денег не хватило, то он застрял в Петербурге на этой же квартире Преснякова, так что там образовалась веселая компания (я, Савицкий, Выходцев, Говорский, Пресняков, Ерогин, Медалинский). Мы переодевались в штатские костюмы и по вечерам путешествовали в сад Неметти, где довольно весело проводили вечера. Однажды я и Е. Пресняков спьяна сочинили испанский танец и, оркестровав его, передали Вольф-Израэлю. Бекефи поставил к нему танцы, и эту белиберду исполнили 8 августа в Красносельском театре [45]. В один прекрасный день до Выходцева дошли слухи, что его разыскивают родные и его местонахождение узнали, он, не желая ехать в скучнейшее имение, решил скрыться у нас в лагере. Мы отправились в Красное и в течение 3-х дней держали его, скрывая, у себя. На ночь я запирал его на ключ в музыкалке, где стояло пианино, и ключ от этого помещения постоянно находился у меня. Мы устроили ему постель на ящиках с топографическими инструментами, приносили обеды и ужины, а когда сами уезжали на стрельбу или конные занятия, он отправлялся кататься на лодке или гулять в Дудергоф. На 4-й день узнали и это его убежище, отец его прислал на мое имя телеграмму, и ему пришлось ехать.

Вернуться к просмотру книги Перейти к Оглавлению Перейти к Примечанию