– Чокнутая! – захохотала Ирина Петровна. – Нет, ну чокнутая!! А еще утверждает, что она замужем. Вовчик, мы ее отобьем! Ведь отобьем, Вовчик?!
– А то! – заорал пацан, запихивая мороженое во встроенный холодильник.
Остаток пути они проехали молча.
* * *
Овечкина Таня узнала сразу.
Глеб показывал ей главного редактора на фотографиях.
Главный был личностью колоритной – высокий, широкоплечий, с седой прядью в каштановой шевелюре и мужественным лицом. Глаза у него, правда, были глубоковато посажены, смотрели слегка исподлобья, но это только придавало ему значительности.
Овечкин сидел на скамейке, на самом краешке, сцепив в замок руки, и напряженно смотрел на дорожку, ведущую от кафе.
Сычевой рядом с ним не было.
Она выехала на сорок минут раньше, но ее тут до сих про не было!
– С ней что-то случилось, – дрогнувшим голосом сказала Татьяна.
– Что-то не так? – поинтересовалась Ирина Петровна, прикуривая очередную сигарету.
– Боюсь, с ней что-то случилось. Боюсь, боюсь, – Афанасьева скомкала на коленях юбку. – Раз она до сих пор не приехала, с ней что-то случилось! Говорила же я, что нельзя ехать одной!!
– Ма, знаешь, какое мороженое самое вкусное?
– Какое? – не оборачиваясь, спросила Ирина Петровна.
– Которое называется «На халяву». И представляешь, у меня его целый ящик!!
– Я не очень в курсе, что происходит, – сказала Ирина Петровна Тане, выпуская тонкую струйку дыма. – Я могу чем-то помочь? Или я Вася, а Вася всего лишь шофер?
– Сидите. Сидите и ждите меня здесь. И ты, Татьяна, жди. Я поговорю с Овечкиным и мы что-нибудь с ним придумаем. – Афанасьева стала вылезать из машины.
– Эй, тетя! Мороженым я объелся, теперь шоколада хочу!!
Таня быстро пошла по дорожке, к скамейке.
Было уже довольно темно, но первые фонари еще не зажглись. Сумерки сгустились так, что очертания предметов потеряли четкость. Таня видела, что Овечкин заметил ее, но он смотрел равнодушно – откуда ему было знать, что она жена Афанасьева? Лично они никогда не встречались, а Глеб вряд ли держал на рабочем столе ее фотографию. Борис Борисович скользнул по Тане невидящим взглядом и опять стал всматриваться вдаль, туда, где останавливались маршрутки.
Таня побежала.
– Борис Бори...
Договорить она не успела.
Сзади послышался дробный топот. Потом что-то мелькнуло у нее перед глазами. Потом сильно сдавило горло. На лицо опустилась повязка, в нос ударили удушающие пары эфира. Сознание стало таять, как сахар на сковородке, становясь тягучим, расплывчатым и приторно сладким. Она не умрет – подсказали ей остатки этого расплывчатого, липкого сознания.
Она не умрет, потому что все, что с ней сейчас происходит, видит Овечкин, видит Ирина Петровна и юная пассия Глеба. При таком количестве свидетелей ее не могут убить!
А еще она не умрет потому, что маленький Флек должен дождаться самого вкусного шоколада на свете под названием «На халяву»...
* * *
Сычева опаздывала.
Она бежала босиком по московским улицам, проклиная свою привычку часто курить и пить ведрами кофе. Сердце давало сбои, а грудь терзала одышка.
Прохожие расступались, безропотно уступая дорогу. Нет в мире более понятливых пешеходов, чем москвичи. Бежит девушка босиком – значит так надо, дай дорогу, посторонись и не вникай в подробности. А то наживешь проблем на свою голову.
Она совсем задохнулась, сбавила темп и пошла быстрым шагом. Осталось совсем немного. Квартал, подземный переход, потом срезать дворами еще квартал и... Она опять побежала.
Сквер был освещен плохо. Но Сычева увидела, как Овечкин мается на скамейке, словно курица на неудобном насесте.
Дождался!
И тут она заметила, что по дорожке бежит Афанасьева. Женственно колыхая подолом широкой юбки, она с каждой секундой приближалась к скамейке. Сычева хотела заорать, чтобы Таня проваливала ко всем чертям, но крикнуть ничего не успела.
Двое пьяных парней, толкавшихся у дерева и, вроде бы, справлявших нужду, вдруг резко дернулись и в два прыжка оказались за спиной Афанасьевой. Один из них согнутой в локте рукой перехватил ее за горло, другой налепил ей на лицо белую полумаску. У Афанасьевой вмиг подкосились ноги, она стала валиться на землю, как марионетка, у которой ослабли веревки. Парни подхватили ее, не дав упасть. Тот, что повыше, взвалил Афанасьеву на плечо и помчался куда-то в кусты. Второй, мелкий, словно подросток, уже бежал впереди него.
Все произошло так стремительно, что Сычева рта не успела раскрыть. Она даже решила сначала, что ей все это померещилось в сумерках: и Таня, и парни и вся эта возня.
Но Овечкин вскочил, замахал руками, закричал что-то. Бросился было за парнями в погоню, но споткнулся и растянулся на дорожке как пятилетний пацан.
Сычева ринулась через газон в кусты. Она даже успела достать из сумки пистолет, но сделать с ним ничего не успела: брызнув из-под колес смесью земли и травы, выплюнув порцию вонючего выхлопа, из зарослей стартанул черный джип. Ломая ветки кустарника, он с легкостью пересек небольшой участок бездорожья, вырвался на дорогу и помчался наперерез движению. Мелкие маленькие машинки визгливо тормозили, прижимались к обочине, а некоторые и вовсе в панике дали задний ход.
Сычева еще бежала какое-то время, бесцельно и по инерции, понимая, что сделать уже ничего невозможно, разве что позвонить в милицию.
Про главного она напрочь забыла.
– Сюда! – вдруг позвал ее незнакомый женский голос.
– Сюда! – повторил голос Татьяны.
Она завертела головой, увидела «Хаммер», притормозивший у обочины и бросилась к нему.
– Какая вы девушка непонятливая! – сказала бабка экстравагантного вида, сидевшая за рулем.
Она уверенно заложила вираж, повторяя маневр черного джипа и развивая скорость недопустимую для городского шоссе.
– Вовчик, ляг на пол и хорошенько прижмись! – крикнула бабка кому-то.
Черный джип уходил, мечась из ряда в ряд, подрезая и игнорируя светофоры.
Если бы не автомобильная мелочь, толкущаяся под ногами, «Хаммер» бы уже нагнал двух уродов, уволокших несчастную Афанасьеву. Но мелочь толклась, сигналила, путалась, не давала проехать, а черный монстр уходил, все чаще исчезая из вида...
– Быстрее, – прошептала Сычева, – быстрее, быстрее! Черт, где же Вася?!! Он бы догнал!!
– Дался вам этот Вася, – проворчала бабка, уходя и вовсе на тротуар, распугивая клаксоном прохожих.
– Вася в отгуле, – сообщил откуда-то сзади детский голос. – Мы за него.