Ты следующий - читать онлайн книгу. Автор: Любомир Левчев cтр.№ 112

Август Фердинанд Мёбиус (математик и астроном) был ровесником Великой французской революции. Но Неизвестный называл так новую геометрическую фигуру, созданную сложной игрой ленты, красиво переплетающейся, как в художественной гимнастике. Смысл был в том, что у ленты не было ни лицевой, ни изнаночной сторон, не было орла и решки, так что образы естественно продолжались с обеих сторон. Если я правильно понял, милый Эрнст мечтал о недуалистическом мире. О, это великолепно! И я бы мечтал о таком, но не могу заставить свое сознание перестроиться. Макет показался мне чуть больше баскетбольного мяча.

— Конструкция Мёбиуса исключительно устойчива! — восторженно объяснил скульптор. И для пущей убедительности сел на макет. Эта устойчивость была Эрнсту необходима, потому что он хотел сделать из мёбиусов храм высотой в 50 или даже в 100 метров. Каждый метр гигантской ленты предполагалось украсить рельефами или росписью. Мечтатель открыл альбомы и показал нам эскизы едва ли не каждого фрагмента этой километровой композиции. Это мог быть храм Универсума, Храм храмов!

— Лучшее для него место — среди пустыни… — продолжал думать вслух творец. — Синайская пустыня! Или Негев! Напрасно они боятся, что я захочу эмигрировать! Лучше всего мне работается в Москве. Тут мои модели, мои друзья, мои идеи… Но мне нужен паспорт, с которым в любой момент я могу поехать куда пожелаю… Я и есть Мёбиус.

В конце нашей встречи Эрик открыл передо мной папки с графикой, чтобы я выбрал иллюстрации к моей книге. Я смотрел и слушал, как в это время они с Андреем говорят о Хрущеве. Оба они были его «спецзнакомыми» — объектами его идейного гнева.

Никита Сергеевич умер 11 ноября этого года. Изготовление надгробия на своей могиле он завещал Эрнсту Неизвестному. Это было его покаянием. Эрик исполнил его волю, и на Новодевичьем кладбище над прахом Хрущева высятся одна белая и одна черная плита. Художник, максимально все упростивший, хотел увидеть в человеке добро и зло. Черное и белое! Как два ножа гильотины. Потому что добро тоже гильотина, которая ждет следующего. А может, Эрик и вправду мечтал о мире, не подчиненном дуализму?

На следующий день я посетил мастерскую Ильи Глазунова. Старый московский дом. Должно быть, некогда в нем жили преуспевающие люди. Когда мы вошли в мастерскую — эту святая святых художника, — меня поразили простор и, главное, высота потолков. Я так и не понял, для чего изначально предназначалось это помещение. Сейчас его стены были густо обвешаны большими старинными иконами. Целые створки иконостасов висели над нашими головами. А внизу стояло всего несколько картин Глазунова, которые меркли в этой «церкви». Как будто услышав мои мысли, Валерий Ганичев проговорил:

— Илья очень востребованный художник. Он все продает. И поэтому здесь можно увидеть очень мало его работ…

Тогда вмешался и сам художник:

— А вы, раз уж так хотите посмотреть на картины Глазунова, почему не пригласили меня в Болгарию? Я бы устроил там выставку. Вы же приходите в ателье, чтобы только мешать мне. Я пишу портреты государственных деятелей. Мне позировали Индира Ганди, Урхо Кекконен, Сальвадор Альенде… да многие…

— Суслов, — добавил Ганичев.

— У каждого уважающего себя государственника должен быть портрет работы Глазунова. Ваш, как его там, Тодор Живков, что он думает на этот счет? Ты можешь с ним поговорить?

— Нет! — твердо сказал я.

— Он поэт… — попытался защитить меня Валерий.

— Поэты… много шума из ничего.

Разговор начинал меня забавлять. Мы продолжили его этажом выше, в квартире Глазунова. Тут мое удивление достигло апогея. Вся квартира была обставлена исключительно старинной мебелью, стильными гарнитурами и предметами. Золотые кресла и кушетки, обтянутые шелковистым бархатом, были отлично отреставрированы. На стенах висели портреты русских дворян. На чем-то вроде русской печи сидел сын Ильи, одетый в красную гусарскую форму, с маленькой саблей на поясе, и печально смотрел телевизор — единственный современный предмет среди старинного убранства. В гостиную вошла худенькая и бледная женщина с грустными глазами.

— Это супруга Глазунова. Тоже художница, — представил ее Валерий.

— А я могу посмотреть и ваши картины? — попросил я.

Я до сих пор помню удивление и благодарность в ее глазах. Но Илья рассмеялся:

— ЕЕ картины? Так она давно ничего не пишет.

Это были чудеса под названием Москва. Поскольку уж речь зашла о чудесах, нужно рассказать о моей первой встрече с Володей Высоцким, несмотря на то что она произошла почти год спустя.

Одна моя московская подруга очень хотела что-нибудь для меня сделать. Она предлагала мне встречи со знаменитыми личностями. Но, увы, в основном с маршалами и адмиралами. В какой-то момент она предложила познакомить меня с самим Брежневым. Мой ироничный отказ ее обидел. Под конец, почти плача, она предложила мне встречу с Высоцким.

— Да я мечтаю познакомиться с Высоцким!

В урочный час я посетил дом этой дамы, которая жила на Кутузовском проспекте (может быть, в одном доме с Лилей Брик). Компания уже была в сборе. Тут были старые друзья: Галина Волчек и Савва Кулиш. Сидели там и двое, показавшиеся мне заправскими алкашами. Один из них не пил. И именно он спросил:

— А что, правда Высоцкого знают в Болгарии?

Я ответил с обидным пренебрежением:

— Его не просто знают. Высоцкий там опасно популярен… в отличие от вашей страны.

Тут я почувствовал, что веду себя неприлично, и решил ускользнуть по-английски. В дверях моя подруга снова расплакалась:

— Что ты делаешь? Зачем ты всех обижаешь?

— Ты обещала познакомить меня с Высоцким, ну и где он?

— Как где? Он сидел рядом с тобой.

Я вернулся и извинился перед всеми, а в первую очередь перед Володей.

— Как вы могли прийти без гитары? Для меня вы как кентавр — получеловек, полугитара.

— Гитавр, гитавр! — рассмеялся Савва Кулиш.

— Ко всему прочему, вы еще и ничего не пьете. Как я мог вас узнать?

Высоцкий объяснил, что закодирован от алкоголя. А о гитаре сказал, что начал к ней ревновать, потому что люди любят ее, а не его.

Я попросил его продекламировать тексты своих песен. Он согласился:

— Хоть и редко, но мне доводилось это делать.

Закончив читать стихи, Высоцкий тут же спросил:

— Вам они понравились как поэзия?

— Очень понравились. Я ваш старый поклонник. Но если вы хотите более предметного разговора на профессиональном уровне, я бы хотел прочитать ваши стихи в рукописи.

— А вот этого я никогда не делал, — засмеялся он.

И я ему поверил.

— В России никто не признает во мне даже графомана. То, что я артист, — да. Композитор — возможно. Певец — да. Но поэт? — Гордое молчание.