Откуда берутся деньги, Карл? Природа богатства и причины бедности - читать онлайн книгу. Автор: Елена Котова cтр.№ 29

Один из современников Мальцова, писатель Василий Немирович-Данченко (старший брат известного драматурга), писал о его промышленном районе: «Что такое другие наши заводские районы? Рассадники нищеты и центры пьянства и разврата прежде всего. Приезжайте сюда, вы не встретите ни одного нищего, а пьяные разве в Людинове попадутся вам, да и то редко. Это не вырождающееся поколение, это — люди сильные и сытые» ^[39].

Людиновский промышленный район — не единственное, что сделали Мальцовы. Они превратили вонючий татарский аул Симеиз в роскошный курорт: с нуля отстроили весь город, его шикарные гостиницы, променады вдоль моря.

А ведь Мальцовы не были исключением в России. С таким же размахом, с такой же заботой о людях строили свое дело Шустовы и Рябушинские, Румянцевы, Хлудовы, Сытин… Черт побери! Ведь если этим людям дали бы развернуться, если бы не революция, они бы за четверть века превратили Россию в страну круче Франции! А Крым — в Лазурный Берег!

В этой связи совершенно невозможно обойти еще одно историческое явление России — ее анклавы старообрядческой веры, которые тоже дожили до сегодняшних времен.

Для начала одна история из сегодняшней жизни.

Зот Фомич Чернышев из Кировской области, Владимир Пименович Белозеров из Хабаровска — крупные лесопромышленники, с которыми в середине нулевых свела меня работа инвестбанкира. Сильно они отличались от невнятных «пильщиков», экспортеров сырой древесины и даже «элиты» отрасли — производителей целлюлозы, которые отгружали ее со смердящих серой комбинатов на кипрские офшоры по воровским ценам.

В промзонах Фомича и Пименовича не гнили под ногами отходы, не громоздился кучей проржавевший металлолом. Они ртуть в реки, как иные, не сливали. Совесть не позволяла. Не кидались они с голодными глазами ни на кредиторов, ни на инвесторов непонятных. Опасались пустить в свой огород государственный ВТБ, откуда к ним сновали гонцы, — сегодня он дивиденды по совести сулит, а завтра оброком обложит, буде на то воля государева.

Таких немало в Приморье. С размахом, богатством, с партнерами «на вере», немногословных и сплоченных. Может, потому и не решился сунуться в приватизацию Хабаровского порта просвещенный рейдер Олег Дерипаска со схожей хваткой и рацио.

Они староверы. «Невидимая Россия», страна, непохожая на ту, к которой мы привыкли, — неухоженную, крепко пьющую и пресмыкающуюся перед начальством. Так говорит Николай Усков о старообрядчестве в книге, написанной со знанием дела и с любовью к островкам протестантской этики в стране холопской психологии ^[40].

Не мрачной фанатичкой, а хозяйкой и матерью, занятой сыном и домашними делами, была боярыня Морозова, прародительница одной из ветвей династии Морозовых, которые тоже были староверами. Она была аристократкой с роскошной усадьбой, обустроенной по западному образцу.

Раскол можно назвать противостоянием между государственным и человеческим началом в ортодоксальной ветви христианской религии. Новая, никонианская ветвь стремилась к единообрядию и благочестию без осмысления того, во что веруешь.

Старообрядцев жгли, пытали, морили голодом, отбирали нажитое в стремлении подчинить государству человека, его разум, уклад и веру. Старообрядцы выстояли, сохранили себя в схватке, которая закончилась не гибелью, а… отстранением этих людей от единообразного послушания, от веры, заменяющей разум. Не было у староверов той гибкой совести, что присуща холопам. Они просто были другими. Делали ставку на самих себя, на разумное устройство жизни, на личную ответственность за собственную жизнь и жизнь многих и многих людей вокруг, если те были открыты такой же свободе мышления.

Староверы стали самыми успешными купцами, создали судоходство и промышленность, вели международную торговлю. И в XVIII, и в XIX веках их трудом и предприимчивостью расцветали те земли, куда бросали их история и власть. В Поволжье, в Сибири, на Алтае, в Приморье… В конце XIX века министр финансов Вышеградский отмечал, что старообрядцы «в российском торгово-фабричном деле — великая сила; они основали и довели нашу заводскую промышленность до полнейшего совершенства и цветущего состояния» ^[41].

К 1870 году доля старообрядцев составляла свыше 34% в бумаготкацкой промышленности Московской губернии и 75% — в Москве, а в шерстоткацкой — 63% в Москве, свыше 42% — в Московской губернии и 40% — по России в целом. В Калужской губернии старообрядцам принадлежало 90% фабричного бумаготкацкого, а во Владимирской — 37% прядильного производства. Вся торговля и промышленность Нижегородской и Ярославской губерний контролировалась староверами. В Западной Сибири большинство купцов второй половины XIX века вышли из старообрядческой среды, в Алтайском крае — 15% ^[42].

В общинах крестьян-староверов была самая высокая грамотность, из них в города уходили учиться у немцев будущие потомственные рабочие. Причем отличия наблюдались даже среди крепостных крестьян. Так, крепостные староверы Гомельской вотчины графа Румянцева в 30-е годы XIX века выделялись своей предприимчивостью: много из них вышло фабрикантов, мастеровых и торговцев. Помещики-староверы охотно переводили крестьян на оброк — фиксированный процент от самостоятельной хозяйственной деятельности, тогда как никониане в основном отбывали барщину, то есть обрабатывали барские земли. Зажиточность староверов и аккуратность их поселений настораживала обывателей: здесь что-то не так, «что-то нечисто». Не может же быть, чтобы русская деревня была чистой и непьяной, а дома в ней богатыми и красивыми.

Вот и Алеше Пешкову, будущему Максиму Горькому, дед втолковывал, что все крупные купцы Нижнего Новгорода — фальшивомонетчики, грабители и убийцы. Вполне возможно, что в неприязни Горького к капиталу было больше традиционной русской зависти и отношения к деньгам как к мировому злу, чем марксизма. Народное сознание допускало существование богатых бар: господам так положено. А успех простых людей мог быть только криминального свойства, потому что он недостижим. То же, веками скрепленное, социальное отторжение, что и сегодняшняя неприязнь к шуршащим по мостовым «мерседесам».

Преклонение перед начальством, безынициативность, рабская покорность, лень и пьянство — ничего этого и в помине не было у старообрядцев. Раскольники конституировали себя как особую общность. Не противопоставляя себя остальным, просто жили так, как считали нужным. Но именно таким образом жизни они отвергали социальную систему России, где «малые люди» якобы ничего не решают, а все в руках власти и родовой знати. Не в иерархии дело, а в сути человеческой, в том, насколько ты личность, насколько ты готов сохранять свою цельность и свои устои. Именно то, что сегодня мы назвали бы «меритократией»: избранными являются достойные люди. Калиброванные.