Григорьев:
С Борисом меня познакомил Сергей Лисовский. Это был, кажется, самый конец 1994 года. Тогда шла некая возня за то, кто будет учредителем ОРТ. Помнишь, готовился указ президента по поводу акционирования?
А:
Да, это 1994 год.
Г:
Тогда я был очень близок к “Премьер-СВ”: у нас была совместная компания с Жечковым и с Лисовским, называлась “Премьер-фильм”. И, собственно, было мое издательство “Вагриус”. “Премьер-СВ” как рекламная компания сидел глубоко в “Останкино”, обслуживая различные редакции. Это дало нам возможность, во-первых, заниматься художественно-публицистическими программами и, во-вторых, зарабатывать деньги, приобретая для “Останкино” приличное кино.
“Всё изменим!”
Г:
Обсуждение проблем вхождения частного капитала в “Останкино”, где уже в качестве рекламщиков работали Лисовский и Жечков, видимо, способствовало тому, что Лисовский стал общаться с Березовским. Он пригласил меня на одну из их встреч, чтобы познакомить. Было ли это в ЛогоВАЗе или в Александровке, на бывшей даче члена Политбюро Пономарева, я точно не помню. Это были два места, куда я ездил к Боре. Дальше мы начали периодически общаться. Даже в такой степени, что он мог в любой момент позвонить и сказать: “Вов, привет. Это Борис”. Именно в такой тональности.
А:
Тональность я понял. Ты в это время был еще частным лицом, не на госслужбе ни в какой форме?
Г:
Нет, и совершенно не планировал.
А:
Какое впечатление он на тебя произвел?
Г:
Знаешь, как сказано у поэта: “Богаты мы, едва из колыбели, ошибками отцов и поздним их умом”
[125]? Сегодняшнее мое ощущение Березовского и тогдашние ощущения Березовского – разные. Может быть, это возрастное, а возможно, сказывается весь цикл пережитых политических и общественных событий в стране. Я помню свои ощущения тогда: я был им абсолютно очарован.
А:
Да, это было естественно.
Г:
Причем очарован всем: динамикой, возможностями, способностями, убедительностью, даже какой-то логикой повествования. И вот этим: “Ты ничего не понимаешь!” А дальше следовала серия из чеканных аргументов, как будто они были математически просчитаны в подсознании и тебе просто выложены на тарелочку. Вот задача, вот решение задачи. Очень трудно было противостоять этому темпу, этой динамике, этой убедительности и аргументированности. Было ощущение, что “и целого мира мало”, вот это был Боря.
А:
Да, это очень влекло, безусловно.
Г:
Это привлекало и влюбляло, он мог нравиться и понимал, что он нравится. Я наблюдал это на сторонних людях, в диалогах и возможностях его воздействия на окружающих. Он входил в образ. Знаешь, можно сравнить это только с Никитой Сергеевичем Михалковым: тот приблизительно так же выстраивает диалог. Если ему нужен человек, он должен его в себя влюбить. Просто показать масштаб личности.
А:
Это качество и серьезного бизнесмена, и политика. Какие темы вы обсуждали с Березовским в течение первых лет вашего общения? О чем вообще говорили?
Г:
Первой была, наверное, поездка в 1995 году. Он почему-то очень хотел, чтобы я пришел работать на ОРТ. Я даже написал концепцию кинопоказа, которую отдал Владу Листьеву, первому директору. Она, видимо, понравилась, или, возможно, Борису нужна была лояльность “Премьер-СВ”. Он очень пытался уговорить меня прийти на ОРТ, причем без указания должности, просто быть рядом. И вот я был где-то в отпуске – кажется, на юге Франции, – и он мне позвонил своим обычным голосом: “Вов, привет, Борис. Нужно срочно лететь в Штаты”. Я говорю: “Что за срочность?” – “Я все организовал, встречаемся со всеми телеканалами”. И я полетел из Франции в Атланту. Я был не один – была Арина Шарапова, был кто-то еще, а Боря прилетел раньше, и мы встречались с Тедом Тернером. Интересная была беседа. Боря говорил по-английски достаточно бегло. Не очень грамотно, стилистически небезупречно, но по крайней мере совершенно не стеснялся. Свою мысль мог легко донести.
А:
Он окончил английскую спецшколу.
Г:
Его слушали и его понимали. Первое, что бросилось в глаза: он, по-моему, даже не хотел обсуждать телевизионный бизнес, его это не интересовало.
Я помню кабинет Тернера и в нем на всю стену рейтинги, доли канала на каждый день вещания за последние 10 лет. Я подхожу к Боре и говорю: “Посмотри, какая любопытная штука. Вот расстрел Белого дома, октябрь 1993 года, доля 3,8 процента. А вот процесс О. Джея Симпсона…” – помнишь, был такой футболист, обвинен в изнасиловании и убийстве жены и любовника?
А:
Конечно помню.
Г:
“…Тут доля 42 процента. Понимаешь, мы вообще не в их повестке дня”.
А:
Ну конечно.
Г:
Единственный его ответ был: “Всё изменим!”
Дальше мы уже с Тернером перелетели в Нью-Йорк. Надо отдать должное Боре, мы буквально бегом промчались по трем главным каналам, ABC, CBS и IBC. Он везде произносил пятнадцатиминутную политическую речь о том, что в России будет частное телевидение, теперь это совершенно другая страна, другое общество. Дальше он должен был выслушать политическую речь оппонентов. Разговора о бизнесе вообще не было.
А:
Борис его не понимал.
Г:
Он даже не хотел, по-моему, в это углубляться. На перелете в Нью-Йорк я его спрашиваю: “Борь, а чего бы нам не встретиться с Рупертом Мердоком?” – “Это кто?” – “Это Fox, такой медиамагнат серьезный…. Ладно, потом про него расскажу”.
А:
Боря изначально был совершенно вне западного мира, это правда.
Г:
Хотя достаточно спокойно и бойко входил в контакты. Коллекционировал имена и фамилии для дальнейшего использования в диалогах. Он умел, как губка, все в себя впитывать. Надо отдать ему должное: внешнее безразличие потом оборачивалось глубоким знанием предмета.
Олимпиада 2002 года в Санкт-Петербурге
А:
Какие еще у вас были занимательные совместные поездки с Борисом?
Г:
Одна из них была, по-моему, в 1996-м. Его тогда только что назначили замсекретаря Совета безопасности. И вот он звонит: “Привет, это Борис, надо бы слетать в Лозанну, одним днем управимся. Пообщаемся с Самаранчем”.
А:
Который возглавлял Международный олимпийский комитет.
Г:
Летим в Женеву, в Лозанну, нас ждет Хуан Антонио Самаранч, мы ведем такую общеполитическую беседу. Я говорю: “Боря, отбрифингуй меня вообще, что мы должны ему сказать?” – “Ха-ха, потом все поймешь…” – “Мне нужно беседовать сейчас!” – “Ну, поддержишь меня”.
А:
Как он тебя представил?