Все получаемое им содержание повелел Я производить Вам.
Пребываю Вам благосклонный
Из письма А.-Л.-Ж. де Сталь-Гольштейн вдове М. И. Кутузова, Е. И. Кутузовой
8 (20) мая 1813 г. Стокгольм
Вы испытали большое несчастье, княгиня, и с Вами вся Европа; если что-нибудь может уменьшить Вам жестокую утрату, так только чудный блеск Вашего имени. Фельдмаршал Кутузов спас Россию и ничто в будущем не сравнится со славою последнего года его жизни – сердце мое, однако, сжимается при мысли, что не увижу никогда человека, который был так же великодушен, как и велик. Я соболезную всей душой о Ваших страданиях. […]
Письмо Н. И. Тургенева А. И. Михайловскому-Данилевскому
Вы спрашиваете у меня о погребении светлейшего князя. Так, надобно было видеть все, здесь по сему случаю происходившее, чтобы судить о признательности народной к спасителю Отечества, ибо сие титло дают ему все, и история, конечно, не представит примера, когда бы глас народа был столь решителен и столь одинаков. Тело бессмертного покойника находилось долго в Сергиевой пустыни, за 13 верст отсюда.
Туда спешил каждый отдать долг почитания и благодарности незабвенному, наконец тело было привезено сюда. За две версты от города лошадей остановили, и народ с нетерпением просил позволения выпрячь их и везти гроб на себе, что и сделал. Все знатные шли за гробом. При заставе народ воскликнул «Ура!», и, верно, великая душа покойного на небесах в среде Суворова и Румянцева слышала сие восклицание, происходившее от восторга, смешавшегося с душевною горестью.
Все улицы, где везли фельдмаршала, были наполнены народом, все зрители плакали. Гроб был поставлен на катафалке в Казанском соборе. В пятницу новое печальное празднество занимало каждого жителя Петербурга. По Невскому проспекту с трудом пройти можно было. Я был в церкви при отпевании.
В то время, когда гроб был снят с катафалка и понесен в приготовленную в церкви же могилу, яркие лучи солнца ударили из верхнего окна прямо на могилу, прежде же того погода была пасмурная. Таким образом само небо, казалось, принимало участие в сей горести народной и благословило в могилу победителя того, который вооружился против человечества, вооружился и против самого Бога.
Так тело покойного было предано земле. Горесть была видна на лице каждого, и каждый благословлял его и с умилением молил Бога об умершем. Конечно, спаситель миллионов насладится достойною наградою за заслуги свои в будущей жизни, где нет горести, но где радость чистая и неотравляемая слабостями и пороками людей завистливых и пристрастных.
Желал бы Вам прислать что-нибудь из написанного на смерть князя, но по сие время нет еще ничего достойного памяти великого.
Обращение вдовы М. И. Кутузова к Александру I
14 сентября 1813 г. С.-Петербург
Всемилостивый Государь!
Вдова князя Кутузова просит у Вас милости. Бог свидетель, что совершенная крайность к сему меня принуждает. Малое имение, доставшееся после покойного, отягчено его и моими долгами и едва достает на заплату процентов с оного в казну и партикулярным подать; сие самое делает меня без малейшего дохода, и остаток дней моих должна проводить, оплакивая теперь мужа и нищету свою.
Вашего Императорского Величества верноподданная
Голенищева-Кутузова-Смоленская
Приказ Александра I министру финансов Д. А. Гурьеву
30 августа 1814 г. С.-Петербург
Господину министру финансов.
В память знаменитых заслуг, оказанных Отечеству покойным генерал-фельдмаршалом князем Кутузовым Смоленским, Всемилостивейше повелеваю выдать за зарплату долгов вдовствующей супруге его сто пятьдесят тысяч рублей и каждой из его дочерей по пятидесяти тысяч рублей из Государственного казначейства.
На подлинном подписано собственною Его Императорского Величества рукою
ПРИЛОЖЕНИЯ: Воспоминания современников М. И. Кутузова
Из сочинения С. Н. Глинки «Директор Кадетского корпуса»
[…]
Долго допытывались мы и наконец узнали, что к нам назначен начальником Михаил Илларионович Кутузов. Мы уже слышали о его чудесных ранах, о его подвигах под Измаилом, о его быстром движении за Дунаем и на высотах Мачинских, которое решило победу и было первым шагом к заключению мира с Портою Оттоманскою в исходе 1791 года.
В половине 1794 года был он чрезвычайным послом в Константинополе, где ловкою политикою возбудил общее внимание послов европейских, а остроумием своим развеселял важный диван и султана. В блестящих лаврах вступил он к нам в корпус, и тут встретило его новое торжество, как будто нарочно приготовленное для него рукою графа Ангальта.
Вошед в нашу залу, Кутузов остановился там, где была высокая статуя Марса, по одну сторону которой, как уже выше было сказано, начертана была выписка из тактики Фридриха II: «Будь в стане Фабием, а в поле Ганнибалом», а по другую сторону стоял бюст Юлия Кесаря
[93].
Если бы какая-нибудь волшебная звезда вскрыла тогда звезду будущего, то тут представилась бы живая летопись всех военных событий 1812 года. Но тогда в нашей великой России никто об этом не думал; все в ней пировало и ликовало, только мы были в унынии. Кутузов молча стоял пред Марсом, и я через ряды моих товарищей подошел к нему и сказал: «Ваше высокопревосходительство! В лице графа Ангальта мы лишились нашего нежного отца, но мы надеемся, что и Вы с отеческим чувством примете нас к своему сердцу.
Душа и мысль графа Ангальта жила для нас, и благодарность запечатлела в душах наших любовь его к нам. На полях битв слава увенчивала Вас лаврами, а здесь любовь Ваша к нам будет одушевлять нас такою же признательностью, какую питали мы и к прежнему нашему отцу».
Когда я кончил, Кутузов, окинув нас грозным взглядом, возразил:
– Граф Ангальт обходился с вами как с детьми, а я буду обходиться с вами как с солдатами.
Мертвое молчание было единственным на это ответом. Он понял, что мы догадались, что слова его были посторонним внушением. […]
Верил ли Кутузов молве о графе [Ангальте] и о корпусе, не знаю. Но он был вполне светским человеком и в этом резкою чертою отличался от Суворова. Отделяясь от света, Суворов, как будто опасаясь, чтобы слава его подвигов не затмилась, набивался с письмами ко всем значащим своим современникам. Кто чего-нибудь ищет и домогается, тот не хочет быть забытым.