Вещи и ущи - читать онлайн книгу. Автор: Алла Горбунова cтр.№ 11

Иногда случается такое, что не знаешь, как и сказать. Хрень — иначе не скажешь. Хрень. Начинается с малого, набирает темпы. Начал, например, однажды Павел замечать мелкие странности. Несогласованности. Обручальное кольцо всегда было из жёлтого золота, а однажды он смотрит на него: а оно из белого золота. Хрень. И жена говорит: ты что, с дуба рухнул, у нас кольца всегда из белого золота были. Или вдруг мышка компьютерная: была беспроводная, а стала дурацкая такая, на проводе. А сын говорит: всегда у тебя такая была. Ну, обороты-то нарастали. Возвращаются Павел с женой и сыном с дачи, вечер такой хороший осенний. Идут дворами, смотрит Павел на родной квартал, деревья такие, фонари, хрущёвочки, вдруг видит — жена и сын налево сворачивают, к одной из хрущёвок подходят, ко второму подъезду. Павел им: вы куда? А они ему: как куда, домой. А жили-то они всегда в другом доме, ещё идти надо было, и на углу с проспектом, высотка такая. Павел им: так мы же не здесь живём, а они хором: всегда мы здесь жили, что-то ты совсем того, папаша. Хрень. Ну или поехал из СПб в командировку в Москву на сапсане, станции все, как обычно: Окуловка там, Бологое, всё, как положено, а остановки в Твери нет. Павел удивился, спросил проводницу, почему, дескать, в Твери не останавливаемся, а она ему: что такое Тверь? нет такого города и никогда не было. Павел поверить не мог, всех знакомых спрашивал, в интернете смотрел, карту России изучал — нет Твери и не было никогда. И так всё время — как будто весь мир медленно меняли по одной детали или Бог переписывал мироздание на ходу, а замечал это один Павел. Нет смысла описывать в подробностях все эти неожиданные несоответствия, нараставшие, как снежный ком, достаточно сказать, что в конце концов Павел обнаружил себя счастливой чернокожей женщиной из республики Конго, проживающей в 23-м веке, и все вокруг уверяли, что всегда так оно и было.

Бабка учила маленького Тимошку: «Никогда не клянись на медведе». Все в его семье это знали: и мама, и тётушки, и тоже чуть что добавляли: «Только на медведе не клянись». Всё остальное в принципе было можно: хочешь — ври, хочешь — говори правду. Только не клянись на медведе. Как говорила бабка, речь — вещь опасная и грязная, и даже когда человек с чистым сердцем говорит правду — кому-то другому обязательно будет от этой правды плохо. Клятва же — самый древний способ признания истины, и она опасна вдвойне, ведь затрагивает и того, кого призывают в свидетели. А с медведем шутки плохи. Ты можешь клясться своей честью, именем, жизнью, Богом, — говорила бабушка, — это всё тьфу, ничто. Но никогда не клянись медведем. Медведь реален, медведь абсолютен, никогда ты не сможешь сделать его ставкой в символической борьбе, никогда ты не вовлечёшь его ни в какие дискурсивные игры. Всё, что ты говоришь, — дело человеческое, арена борьбы и признания, говори всё, что хочешь, ври как дышишь, но помни, внучек, медведь тут ни при чём, и никогда не клянись на медведе. Вырос Тимошка тем ещё вруном и краснобаем. Мама, а можно я девочке скажу, что люблю её, чтобы она мне списать дала? — спрашивал Тимошка у мамы перед контрольной по алгебре. Можно, милый, только не клянись на медведе, — мама отвечала. И во всём так. Длинный язык довёл мальчика до философского факультета, а там и до защиты диссертации. Диссертация была посвящена современной французской философии, и вот на защите-то этой и случился казус, о котором ещё долго говорили в академических кругах. Собрались на защиту члены диссертационного совета, и одна там была старая марксистка-ленинистка, уже в маразме. И вот стал Тимошка защищать свою работу, а старая марксистка принялась до него докапываться: а правильно ли я понимаю, что вы здесь вот это имеете в виду, тогда как ещё Ленин писал об этом прямо противоположное? И т. д. Ну, Тимошка ей отвечал-отвечал, устал, пот льёт градом, а тут марксистка-ленинистка его добила: так что же, — говорит, — по-вашему восприятие — это не отражение? От такой глупости Тимошка чуть в обморок не упал и даже не знал, что сказать. Он-то думал, что каждый пёс под забором знает, что восприятие — это не отражение, что это очевидно как божий день, а тут такой вопрос, да ещё и с наездом.

Ну и сказал тогда наш диссертант от переизбытка чувств: «Не отражение. Медведем клянусь». Тут в зал ворвался огромный медведь, схватил диссертанта и утащил прямо с защиты на тот свет, в лес. Там поселился Тимошка на болоте и стал принцем-каннибалом.

Мужик каждый день ходил по одной и той же дороге на работу и обратно. В одном месте над дорогой висел кирпич. Его подвесил над дорогой прямо в небе сам Господь Бог. Мужик ходил под кирпичом и ни о чём не думал, пока однажды утром на него не наорала жена. После этого мужик шёл по дороге в расстроенных чувствах, посмотрел на кирпич и почувствовал какое-то смутное беспокойство. — Бог, — сказал он, обращаясь к небу, — я вижу, ты подвесил кирпич над дорогой. Я в принципе не возражаю, не моё собачье дело и всё такое, но позволь полюбопытствовать — а какова вероятность, что кирпич возьмёт да и упадёт прямо мне на голову? — Мужик, — ответил Бог, — не парься, живи спокойно, вероятность, что кирпич упадёт тебе на голову примерно один из тридцати миллионов. С тех пор мужик не мог спокойно жить, перестал ходить на работу, и к кирпичу не мог даже приблизиться, думал — ну а вдруг упадёт? Об этом прознал чёрт и решил помочь мужику. — Бог, — сказал чёрт Богу, — мужик страдает, смотреть невозможно, убери ты этот чёртов кирпич. — Не могу, — сказал Бог, — я замыслил, что он будет висеть на этом самом месте ещё до начала времён. Теперь ничего не исправишь. А мужик страдает потому, что дурак — я же сказал ему, что вероятность, что кирпич упадёт ему на голову — один из тридцати миллионов. Ему совершенно не о чем беспокоиться. — Плохо ты знаешь людей, — сказал чёрт, — но, кажется, я теперь знаю, как помочь мужику. Сделай так, чтобы вероятность, что кирпич упадёт на голову мужику, была пятьдесят процентов — либо упадёт, либо не упадёт. Бог пожал плечами и сделал, как сказал чёрт. Чёрт пришёл к мужику и сказал: — А знаешь-то новость? Кирпич над дорогой теперь упадёт тебе на голову с вероятностью пятьдесят процентов — либо упадёт, либо не упадёт. Мужик моментально успокоился и перестал бояться. — Да ну, авось не упадёт, — сказал он чёрту и спокойно пошёл под кирпичом на работу. Кирпич действительно не упал. Потом мужик пошёл домой с работы, опять под кирпичом. — Мужик! — кричал ему Бог, — ты бы не ходил здесь, кирпич с вероятностью пятьдесят процентов может упасть тебе на голову! — Авось не упадёт, — сказал мужик и спокойно прошёл под кирпичом. На следующий день, в третий раз, мужик пошёл под кирпичом. — Мужик! Не ходи здесь! — кричал ему Бог, — кирпич с большой вероятностью может упасть тебе на голову, а ты идёшь под ним уже третий раз. — Авось не упадёт, — сказал мужик и пошёл. Кирпич упал и разбил ему голову. Чёрт получил его душу. А Бог поднял кирпич и повесил его на прежнее место, где с вероятностью падения один из тридцати миллионов кирпич висит и по сей день.

Жила-была X. В 30 лет она до сих пор не умела зарабатывать деньги, устанавливать полезные социальные связи, находить себе комфортное место в жизни и организовывать среду под себя, а также первой обрывать отношения и разбираться в винах и всяческих продуктах престижного потребления. Она не знала, как и где платить за квартиру и бытовые услуги, не понимала, что такое отчисления в налоговую, чувствовала себя маленьким ребёнком, когда вокруг говорили о политике, экономике и философии (при том что изучала философию восемь лет, окончила с красным дипломом, и её дипломная работа была названа лучшей за все годы существования кафедры). Х. не понимала, зачем существует беллетристика, и почти не могла читать книг, потому что всё «слова, слова, слова» (при этом сама писала стихи и прозу). Она читала пять лет подряд — вымученно и через силу — одного Платонова, потому что всё остальное скользило по кромке сознания и не оставалось в душе. В то время как подруги Х. мечтали о богатых и крутых парнях, в её идеале мужчины было что-то от сельского учителя и молодого протестантского пастора: строгость, бескорыстие, честность, вдохновенность и вера в своё заведомо обречённое дело. Что же она умела? Писать нетленки, управлять снами, трахаться, дружить, пить и не пьянеть, ходить в горы и почти не ныть, много и тяжело работать за копейки, преподавать то, что никому не надо, тем, кому на это насрать, не работать вообще и быть от этого счастливой, терпеть какое-то время адские муки, не совершая суицид. Когда Х. была студенткой, она прыгала выше всех в спец. мед. группе по физкультуре. Кажется, всё.