Унесенные за горизонт - читать онлайн книгу. Автор: Раиса Кузнецова cтр.№ 144

Я ничего не пойму, и он сам не поймет и окажется правым.

В блеснувших молниях, в сыпучих звездах,

В горячих мерзлостях зимы.

Вот хотел написать тебе что-нибудь, но передумал. Настроение такое, что, наверно, получится какая-нибудь гробовая серенада. Пишу тебе письмо у товарища, он сидит напротив за столом, ест шпроты, пьет портвейн и все время доказывает мне, что письмо к женщине всегда успеется, а портвейн, если я буду продолжать писать, он весь до дна выпьет.

Я ему только что сказал, чтобы он хоть рюмку оставил мне. Ужасная сволочь в этом отношении. Он партиец и председатель той артели, в которой я буду работать. 1/2 жалованья он всегда пропивает. На производстве он держит водку в конторке, я ему предложил, чтобы он держал ее в Красном уголке в бюсте Ленина (большой бюст из гипса с углублением по направлению к голове внутри). Он не соглашается. Вообще считает себя 100% выдержанным.

Отвечай скорей. Целую. Арося.

21/XII1929 года.

Рая ― Аросе (30 декабря 1929)

30/XII

Закончив письмо, поняла, что упустила весьма существенный момент о моей дилемме. Солнышко! Это сказано под горячую руку, и хоть я, безусловно, человек средний, я руками, ногами, ногтями и зубами буду бороться за право учиться.

Послала домой телеграмму. Этот шаг уже говорит за многое, на что я решилась: я иду на просьбы. Пока не ответили, но, думаю, не откажут... В общем, ты должен быть спокоен. Кисанька не подкачает. И не обращай внимания на все мои жалкие слова. Это «в минуту жизни трудную» ― я только прошу тебя простить меня за то огорчение, которое я, быть может, доставлю тебе этим своим сообщением о моем настроении. Но ты не должен быть в претензии. Кому же, как не Солнышку, изольет Кисанька свои наболевшие вопросы, и почему я не могу любимому поведать часть своих неудач и огорчений? Не сердишься? Милый, любимый Аросенька! Не сердись, мое ясное Солнышко! Все пройдет. И я хочу верить, что настанут такие времена, когда мы оба поднимемся выше этой мелочи житейской суеты. Ну их к черту, эти деньги!

Ах! Я так хочу видеть тебя

Отвечай немедленно. И не таскай письмо в кармане по неделе. Стыдно!

Знаешь, мне ужасно нравится, как кроют Уткина в «Литературной газете» от 16/XII. Ну и здорово! Какой контраст с теми лестными отзывами, которые помещались в «Комсомольской Правде». А по-моему, за дело кроют, и при том страшно остроумно.

Я не спец, чтобы судить Переверзева, но я думаю, что вопросы механического подхода его к вещам я чуть ли даже не с тобой разбирала. Вернее, сообщала в виде информации после разбора «Преступления и наказания». Да, ты ведь недавно читал эту книгу. Если захочешь ограничить свои пылкие восторги, свое «зверь» ― перед этой книгой, ты возьми на эту тему Переверзева, и ты увидишь, как, механически подойдя к этому вопросу, Переверзев разложил на атомы Достоевского и преподнес в виде золотых пилюль, внутри содержащих дырочки от баранок, ― читателю Достоевского. И если в критике Белинского Пушкин выступает еще ярче, еще образней,

Переверзев из гиганта Достоевского делает мальчика с мальчиковым содержанием. Это меня особенно возмущало. Все герои по разрядам, по циклам. Каждому свою определенную клеточку ― и «не рыпайся».

Ох! За дело его кроют! Ты сообщай, как кончится дело. А еще обрати внимание на ст. Батрака «О психологии творчества» в этом же номере Литгаза. Есть ценные мысли, необходимые твоему творчеству... Довольно, довольно! Когда пишу тебе, все кажется, что ничего не написала, вот почему мои письма громоздки по объему и по содержанию ничего не выражают.

ЦЕЛУЮ свое Солнышко.

Рая.

Рая ― Аросе (Скорее всего конец декабря 29 г. ― начало янв. 30 г.)

Если тебе хотелось начать письмо свое ласково, почему ты этого не сделал? В любви (если она существует) важна непосредственность, прямота, все то характерное, что идет от сердца, а не из головы. Мне в эту тяжелую минуту, которую я переживаю, важнее были бы несколько ласковых слов, тот подъем и энтузиазм, которыми дышали твои первые письма. Твои письма заражали меня бодростью, давали мне зарядку на долго, долго дней, до получения следующего письма. А мне она необходима!

Мое Солнышко! Если ты грустишь о тех медленных темпах, которыми должно идти твое творчество в силу тех материальных условий, из которых сложилась жизнь твоя и около тебя, я грущу вместе с тобой, и я еще грустно улыбаюсь тем речам, которыми ты хочешь заглушить боль твоего самопожертвования. Я против громких речей (прими в порядке самокритики) ― но и я считаю, что здоровье мамы все же должно стоять на первом плане ― в сравнении с темпами. Еще хорошо то, что перед тобой не стоит дилемма выбора ― бывает и хуже, Арося! Бывает, мое ясное, милое Солнышко!- что перед нами ставят право выбора: или то, ли это. А решить, что «то» или «это» ― для человека труднее всего, тем паче если в одном из этих элементов находится мечта, мечта, быть может взлелеянная в течение долгого времени. А я, мое Солнышко! стою перед такой дилеммой; материальные (все они, проклятые) условия таковы, что всерьез ставлю вопрос, могу ли я учиться и имею ли я, именно я, право на такое счастье; я, очевидно, из породы неудачников. Ах, нет! Здесь явное противоречие. Когда-то я считала себя очень счастливой в смысле устройства своих материальных ресурсов. Теперь не то!

Это не ипохондрия, это только один страшный момент, когда приходится взглянуть настоящей правде в лицо. И кажется мне, Арося, что ты роковым образом сходен в этом со мной. Подумай, что значит материальная необеспеченность в те минуты и дни, когда надо совсем забыть о такого рода делах. Я не знаю, встретимся ли мы в жизни, но мне кажется, мы оба останемся, в силу этих проклятых условий, тем, чем были: «мечтателями» ― это удел всех средних людей. Выше головы не прыгнешь. Ты веришь, я плачу, это непростительная слабость ― не поддержать тебя в твоем решении, а навеять большую грусть и большую тоску. Это даже не слабость, быть может,, это преступление, ибо мои рассуждения в отношении тебя ― это, пожалуй, и более чем слабая теория. Нет, нет ― все, что говорила о тебе, безусловно, абсурд, ведь у тебя не только желание, у тебя громадный талант, мое Солнышко, и ведь смогут же перемениться обстоятельства так, что ты получишь большую возможность работать над его усовершенствованием, расти и развиваться в сторону правильного направления твоих сил. Это неправильно, мои разговоры, ― и я от них отрекаюсь. Я надеюсь на тебя (если моя надежда для тебя что-то значит) ― и уверена, что тебя не сумеет затянуть зашибание 170 ― 180 р. и рюмка портвейна, потягиваемая после 10-часовой работы, не дающей ни уму ни сердцу никакой пищи, уверена, что ты все с таким же жадным вниманием будешь следить за перипетиями и исходами всевозможной борьбы, разгорающейся вокруг формирующегося истинного писателя, все с таким же энтузиазмом будешь совать в нос своим оппонентам подтверждение твоих умозаключений, изложенных в какой-нибудь из популярнейших статей одной из авторитетнейших газет. Я хочу надеяться, что тебя не оставит острота наблюдений и остроумное суммирование их в одно изящное целое, я уверена, что и в дальнейшем в речах твоих будет много огня, энтузиазма, а для меня, для меня... несколько теплых слов...