Беда слушала, кажется, с интересом. И даже закурила.
— Не кури, — сказал ей левый скептик. Правый взял черный Житан. Они оба увидели, что она дерзкая, сильная, и абсолютно непредсказуемая.
— Какая ты классная! — заявили мы оба.
— Эк тебя тыркнуло! — непонятно выразилась она. — Давай, рассказывай дальше. И правый рассказал… как герой сел в другой самолет.
— В общем, он оказался и не герой вовсе, — закончил за него левый.
Она стала ходить по моей каморке, бормотать, потом откинула крышку пианино, и сыграла на раздолбанных клавишах что-то сложное и классическое.
— Так и дурак сможет, — сплагиатничал левый, — что-то не схватывает, не заводит.
— Бендикс хреначит, — повернулась она к нам лицом.
Беда была одна, а меня два, и я не знал, как уладить этот вопрос. Мы подошли к ней одновременно и губами стали изучать ее всю. Она почему-то пахла полынью и была потрясающе горькая на вкус. Горечь — единственное, что осталось в этом мире. И это был вселенский, бесконечный кайф. А если вселенная бесконечна, то жизнь тоже должна быть бесконечна.
* * *
Утром я проснулся отдельно от тела. Тело за мной не успевало. Ни думать, ни двигаться. Я рассмотрел над собой бревенчатый потолок, вспомнил, что теперь живу в сарае, но забыл свое второе имя. Меня лизнула в нос собака и я вдруг припомнил, что пса зовут Рокки. Это было не похмелье, это было возрождение — без головной боли и сушняка.
Рядом лежала Беда. Она, похоже, давно не спала, или не спала совсем. Ее длинное голое тело мистически отливало в утреннем свете и я понял: она не драная ворона, она ведьма. И напитки у нее ведьмовские, и очки принимают прежнюю форму, даже если их пожует собака.
— Бизя, — сказала она, — твой сюжет дрянной. Он избит как твои ботинки. Единственное, что в нем интересно, это то, что ты сел в другой самолет. И улетел в другой город. Я займусь этим делом, Бизя.
* * *
— Что за манера называть всех как заблагорассудится? Чем ты займешься?
— Твоим делом. Раз у тебя самого не хватает духу им заняться.
— Не хватает духу? — Я подлетел с лежака. Штанов на мне, конечно же, не было. — Не хватает духу? Я рассказал тебе историю, бери ее и проваливай! Только не забывай, что это пьяный бред! — Она встала, натянула джинсы и рубашку. Я испугался, что она уйдет, но она крикнула: «Рокки, гулять!», накинула куртку и вышла.
Кажется, моя жизнь с ней стала регулярной, и она даже займется моим делом, раз у меня не хватает духа заняться им самому. «Король духов». Не хватает духа. Пусть подавится моим «делом». Пусть сломает себе зубы.
Она пришла из морозного утра, и очки ее сразу запотели. Она стала вытирать их полой моей рубашки, которую я только одел. Она вытирала их так, будто мы прожили душа в душу двадцать лет. Я потянул рубашку на себя.
— Скажи, почему мой сюжет дрянной?
Она включила старый электрический чайник, поставила на плитку разогревать собачью кашу, и неудобно села на пианино.
— В нем нет ничего, что отличало бы его от других. Начиная с трупа в багажнике. Ха! Видел ли ты хоть один сюжет без трупа в багажнике? От этого мутит и сводит скулы от скуки. Шикарная девица с имечком из дешевого романа тоже не впечатляет. Двойники-депутаты — бред и фарс, Ширли-Мырли какое-то. Супермишка — друган до гробовой доски — избито и пошло. И только главный герой интересен тем, что за его суперменством скрывается полный идиотизм и рассеяность старой клуши.
— Идиотизм? Рассеяность? Старой клуши?! Я — старая клуша?!! — Я запустил в нее своим драным ботинком. Она увернулась и снаряд оставил грязный след на пианино.
— Ну вот, а говорил, что у меня манера называть всех как заблагорассудится. Я всегда попадаю в точку.
Я кивнул.
— Черт с тобой. Ты одна узнала правду, и мне от этого стало легче.
— Это любовь, — хмыкнула она. Я поискал, чем запульнуть в нее еще. Рон, попривыкнув к нашим отношениям, радостно принес мне обратно не достигший цели ботинок. Я раздумал его бросать и с трудом отыскал второй. Черт знает как трудно отыскать вещи после ночи, проведенной с Бедой.
Мы вполне мирно уселись пить чай. Она порылась в своем рюкзаке и бросила на стол блокнот с ручкой.
— Пиши.
— Добровольное признание в убийстве Грача?
— Адреса и телефоны. Мишки, Сазона, Карины…
— Ты что, офонарела? Откуда у меня телефон Карины?
— Обычно мужики узнают телефон раньше, чем имя.
— Но я-то — старая клуша. Тем и интересен.
— Пиши, герой. Ты свои дела натворил, теперь моя очередь.
Я отшвырнул блокнот и ручку.
— Зачем ты суешь свой нос дальше, чем тебе положено? Тебе зарубили книгу, я предложил сюжет. Пиши, фантазируй, дорабатывай.
— А ты будешь до конца своих дней прятать морду под козырьком, жить в этом сарае, и, напиваясь до беспамятства, представлять, что я — Карина.
Я подлетел со стула, она умела загнать иголки в самое больное место.
— Тебе-то какое до этого дело? — заорал я.
— Да я по уши в этой истории! Разве ты не заметил? — тоже заорала она.
— Ты имеешь в виду постель? — прошипел я.
— Я имею в виду…духовную близость, — закривлялась она.
— Спасибо. Спасибо за прекрасный вечер, за чудную ночь. Я на работу. Ключ сунешь за косяк.
Но она вылетела быстрее, успев схватить рюкзак и на ходу впечататься в куртку. Она хлопнула моей бедной дверью так, что у пианино заныли все струны. Они ныли в унисон с музыкой в моей душе. Это был гимн всем моим неудачам. Последнее слово опять осталось за ней.
— Ведьма! — рявкнул я в пустоту.
Дверь открылась и зашел…Ильич с Роном. Пес, оказывается, выскользнул за Бедой, но решил вернуться.
— Это что за краля? — с любопытством спросил Ильич.
— Да так… журналисточка одна.
— Стильная бабень!
— В грязных джинсах?
— Почему грязных? По-моему, дорогая вещь.
Они все посходили с ума.
— Слушай, — мрачно продолжил он, — у нас неприятности, поэтому я приехал пораньше, своим ходом.
Он повертел в руках пустую бутылку из-под абсента, бормотнул «круто», и начал излагать.
— Подвал, который ты ремонтируешь, через две недели нужно сдать в аренду. Это нужно сделать обязательно. Пусть там будет не евроремонт, но хотя бы просто свежевыкрашено, побелено, линолеум на полу. Там будет тренажерный зал.
— Я много сделал, к сроку успею.
— Понимаешь, мне кровь из носа нужно сдать это помещение, только Дора костьми ляжет — не даст. Я ее как только не уламывал, деньги совал, она одно твердит: «Не пущу бандюков качаться».