Фюрер, каким его не знал никто. Воспоминания лучшего друга Гитлера. 1904-1940 - читать онлайн книгу. Автор: Август Кубичек cтр.№ 40

Эта почтовая открытка, в отличие от предыдущих, гораздо более жизнерадостная. Ее пронизывает характерный для Адольфа темперамент. «Вся Вена ожидает тебя», – пишет он и собирается подготовить «праздничную встречу». Все это указывает на то, что после мрачных, тягостных дней, проведенных в Линце после смерти матери, Адольф почувствовал себя в Вене расслабленным и свободным, каким бы неопределенным ни было будущее. И все же он, вероятно, был очень одинок. Слова «с волнением», написанные в первом предложении, были, без сомнения, написаны серьезно, а тот факт, что он повторяет «приезжай скорей», даже «снова прошу тебя, приезжай скорей», доказывает, как сильно он ожидал моего приезда. Даже сообщение о дешевом фортепиано было предназначено для того, чтобы подтолкнуть меня ехать без промедления. Возможно, он втайне боялся, что мой сомневающийся отец передумает в последний момент.

Настал день моего отъезда 22 февраля 1907 года. Утром я пошел с матерью в церковь кармелитов. Я чувствовал, как мучителен для нее мой отъезд, хотя она упрямо держалась своего решения. Тем не менее я помню характерное для отца замечание, которое он сделал, когда увидел, что моя мать плачет. «Я не могу понять, почему ты так расстроена, мать, – сказал он. – Мы не просили Густла ехать, он сам захотел». Моя матушка, горюя о моем отъезде, сконцентрировалась на моих земных благах: она дала мне с собой хороший кусок жареной свинины, а растаявший при жарке стекший жир, который был предназначен для намазывания на хлеб, положила в специальную емкость. Она испекла мне несколько булочек, дала большой кусок сыра, банку варенья и флягу кофе. Моя коричневая полотняная сумка была доверху наполнена едой.

Итак, я отправился на вокзал, в последний раз пообедав дома; во всех отношениях я был хорошо обеспечен. Меня провожали родители. Отец пожал мне руку и сказал: «Всегда поступай правильно». А матушка поцеловала меня со слезами на глазах и, когда поезд тронулся, перекрестила мой лоб. Я долгое время ощущал ее нежные пальцы там, где они начертили крест.

Моим первым впечатлением по приезде в Вену была шумная и возбужденная суета. Я стоял, держа тяжелый сундук, настолько сбитый с толку, что не знал, куда идти. Все эти люди! И этот шум и суета! Это было ужасно. Я был почти готов развернуться и ехать прямо домой. Но толпы людей, толкающихся и выражающих недовольство, теснили меня к барьеру, где стояли билетные контролеры и полицейские, до тех пор, пока я не оказался в зале вокзала, оглядываясь в поисках своего друга. Я всегда буду помнить этот первый радушный прием в Вене. Пока я там стоял, все еще ошеломленный криками и сутолокой, деревенщина, которого видно за километр, Адольф вел себя как совершенно акклиматизировавшийся городской житель. В темном пальто хорошего качества, темной шляпе и с тростью с ручкой из слоновой кости он казался почти элегантным. Он был явно рад видеть меня и тепло поздоровался, легко поцеловав меня в щеку, как тогда было принято.

Первой проблемой была транспортировка моей сумки, так как благодаря гостинцам моей матушки она была очень тяжелой. Пока я оглядывался в поисках носильщика, Адольф схватил сумку за одну ручку, а я взялся за другую. Мы пересекли Марияхильфештрассе – люди сновали туда-сюда по своим делам, и стоял такой ужасный шум, что нельзя было услышать самого себя, – но как волнующи были электрические дуговые лампы, от которых на площади перед вокзалом было светло, как днем!

Я по-прежнему помню, как был рад, когда Адольф привел меня на боковую улочку Штумпергассе. Здесь было тихо и темно. Адольф остановился перед довольно новым на вид домом на правой стороне под номером 29. Насколько я мог заметить, это был очень хороший дом, который выглядел внушительно и изысканно, может быть, даже слишком изысканно для таких юнцов, как мы, подумалось мне. Но Адольф пошел прямо через вход и пересек небольшой дворик. Дом на противоположном конце дворика был гораздо скромнее. Мы поднялись по темной лестнице на второй этаж. На площадку выходили несколько дверей, наша была под номером 17.

Адольф отпер дверь. Меня встретил неприятный запах керосина, и с тех пор этот запах навсегда остался связанным с памятью об этой квартире. По-видимому, мы оказались в кухне, но хозяйки квартиры не было видно. Адольф открыл вторую дверь. В небольшой комнате, которую он занимал, горела жалкая керосиновая лампа.

Я огляделся. Первое, что меня поразило, – это были эскизы, которые лежали на столе, на кровати, везде. Адольф расчистил стол, расстелил на нем кусок газеты и принес бутылку молока с окна. Затем он принес колбасу и хлеб. Но я до сих пор вижу его бледное серьезное лицо, когда я отодвинул все это в сторону и открыл свою сумку. Холодная жареная свинина, булочки с начинкой и другие вкусности. Он сказал только: «Да, вот что значит иметь мать!» Мы ели, как короли. Это был вкус дома.

После всех волнений я начал приходить в себя. Потом начались неизбежные вопросы о Стефании. Когда мне пришлось признаться, что я долгое время не приходил на вечернюю прогулку на Ландштрассе, Адольф сказал, что мне следовало бы пойти ради него. Прежде чем я успел ответить, раздался стук в дверь. В комнату проскользнула маленькая старушка, иссохшая и при этом с совершенно комической внешностью.

Адольф встал и представил меня самым официальным образом. «Мой друг Густав Кубичек из Линца, студент-музыкант». – «Приятно познакомиться, приятно познакомиться», – повторила несколько раз старушка и назвала свое имя: Мария Цакрис. По тону и специфическому акценту я понял, что фрау Цакрис не была настоящей жительницей Вены. Или, скорее, она была ее жительницей, может быть, даже типичной ее жительницей, но впервые увидела свет божий не в Хернальсе или Лерхенфельде (районы Вены. – Пер.), а, скорее, в Станислау или Нойтитшайне. Я никогда не спрашивал и так и не узнал этого – в конце концов, это не имело значения. В любом случае фрау Цакрис была единственным человеком в этом многомиллионном городе, с которым мы с Адольфом имели какие-то отношения.

Хоть я и был уставшим в этот первый вечер, я помню, что Адольф показывал мне город. Как мог человек, который только что приехал в Вену, лечь в постель, не увидев Оперу? И он потащил меня к зданию Оперы. Спектакль еще не закончился. Я восхищался вестибюлем, великолепной лестницей, мраморной балюстрадой, толстыми, мягкими коврами и позолоченными украшениями на потолке. Оказавшись за пределами скромного жилища на Штумпергассе, я почувствовал себя так, как будто перенесся на другую планету, настолько ошеломляющим было впечатление.

Теперь именно я настаивал на том, чтобы увидеть собор Святого Стефана. Мы свернули на Кернтнерштрассе. Но вечерний туман был таким густым, что шпиль терялся из виду. Я смог только разглядеть тяжелую, темную массу нефа, вытянувшегося в серой мгле, почти неземного, как будто он был построен не человеческими руками. Чтобы показать мне что-нибудь еще особенное, Адольф повел меня к церкви Марии-ам-Гештаде (готическая церковь в Вене, нынешний облик приобрела в 1394—1414 гг.; внутри готическая мозаика и витражи; название, которое буквально означает «Мария на берегу», связано с тем, что русло Дуная проходило прямо рядом с церковью. – Пер.), которая по сравнению с подавляющей громадой собора Святого Стефана показалась мне похожей на изящную готическую часовню.