Джойс - читать онлайн книгу. Автор: Алан Кубатиев cтр.№ 52

Огрим — жалкая деревушка на западе Голуэя. Тем не менее начинается песня строками: «Я дочь короля, прибредшая из Каппакина в поисках лорда Грегори, помоги мне Бог найти его, а дождь хлещет на мои золотые волосы, роса оседает на мою кожу, и дитя мерзнет в моих руках, лорд Грегори, впусти же меня». Соблазнитель-аристократ и деревенская девочка-мать оказываются здесь рядом, но Конроя задевает не простенький текст, а то, как слушает песню его жена. «Он спросил себя, символом чего была эта женщина, стоящая во мраке лестницы, прислушиваясь к далекой музыке…» Джойс услышал эту балладу от Норы, и хотя поначалу собирался промодулировать рассказ стихотворением Мура, ощутил, что «Девушка из Огрима» ближе — запад, Голуэй, дождь, бесприютность тоньше сплетались с больным мальчиком, в ледяной ливень пришедшим под окно Гретты спеть ей прощальную серенаду.

Конвей и Гретта приходят в отель, но вместо маленького любовного праздника получается тяжелый и печальный разговор о мертвом возлюбленном и памяти о нем. Муж впервые узнает о юном возлюбленном; Джойс очень интересно поменял его имя — Майкл Бодкин ^[59] — на Майкла Фюрея. Вспоминается архангел Михаил, а новая фамилия перекликается с «fury», яростью, страстью, той, которая осталась в прошлом и которой нет в чинном Дублине. Гэбриел старается хотя бы иронией ослабить это воспоминание — ну как же, мальчик-газовщик и он, учитель языка (еще одно сходство — профессия Джойса)… «Отчего же он умер таким молодым, Гретта? От чахотки?» Но Гретта, помолчав, отвечает: «Я думаю, что он умер из-за меня». Презираемый Джойсом У. Б. Йетс в прославленной «Графине Кэтлин» (1902) написал эпизод, где старуха-Ирландия поет песню о златовласом юноше, повешенном в Голуэе, а на вопрос, отчего он погиб, отвечает: «Он погиб от любви ко мне; многие мужи погибли от любви ко мне».

Русские переводы «Дублинцев», к сожалению, упрощают оттенки и нюансы мысли Джойса, обедняют те ощущения, которые он делает великой литературой. В последней фразе «Мертвых» исчезла та часть фразы, где говорится, что Гэбриел «слышит, как тихо ложится снег на вселенную и как тихо, словно приход их последнего завершения, ложится он на всех живых и мертвых». Подстрочнику тоже нелегко передать всю глубину этого строя души, но то, что Гэбриел утончившейся душой слышит почти несуществующий звук, то, что снег не забвение, а единение, — такие краски терять просто жаль.

Герой не собирается оставить мир — он просто «curvata resurgo», выправляет согнутое, и расстается с тем, чем раньше гордился, что считал своим отличием: разве что в этом случившееся подобно смерти. Как юноша Майкл, Гэбриел жертвует собой, и изображение этого самоотказа Джойс собирает из «лысых холмов», «покосившихся крестов», «терна»… Мальчику он завидует именно потому, что тот сумел пожертвовать собой из-за любви, с христианством не имеющей ничего общего. Но и Гэбриел умирает за Гретту — он убивает в себе всё, что разделяло его и аранских крестьян, и даже гостей вечеринки, тайное превосходство над которыми должно было помочь вытерпеть всю ее скуку. Они оба оставили далеко позади юность, свежесть, страсть, и Гэбриел тоже «агнец, закланный на алтаре», на ее алтаре, но и она тоже сгорела на его алтаре, и он не чувствует сожаления — только нежную жалость.

Гэбриел, который презирал собственную страну, заплатил ей дань, о которой не узнает никто; она больше, чем та, которая отлилась в его застольной речи. Уверенность в том, что достойная жизнь возможна лишь за пределами Ирландии, отрезана чувством связи, принятия, даже восхищения пусть не всей страной, но той частью, которая больше всего Ирландия, жизнью, которую она ведет. Тут всё напряженнее, огненнее, и земля побеждает его, солидного, уверенного, интеллигентного. В «Портрете…» Стивен Дедалус, безоглядно покинувший национализм, мучительно оправдывает себя тем, что уходит в самоизгнание затем, чтобы вернуться с даром — новым сознанием народа.

Как это часто бывало в жизни Джойса, ему не пришлось выдумывать завершение «Мертвых». Подобно Стендалю, он «брал свое добро везде, где его находил», и нашел его в другой книге ирландского автора, которую читал в юности, расхвалил в «Дне толпы» и перечитал в 1907 году, согласно помете на его экземпляре. В ней жених перед самой брачной ночью узнаёт, что оставленная им когда-то девушка покончила с собой. К несчастью, об этом узнаёт и невеста. Она не может позволить мужу даже поцеловать себя, он мучается раскаянием, все испорчено, и заплаканная новобрачная наконец засыпает, а муж (тут начинается почти буквальное фабульное сходство) подходит к окну и смотрит, как занимается грустный серый рассвет. Жизнь кажется мужу полной неудачей, и к тому же он с ужасом осознает, что убившая себя возлюбленная была страстнее и привлекательнее его жены… И он решает, что воздаянием будет посвятить себя жене, сделать ее жизнь счастливой. Вот тут и начинается типично джойсовская смена акцентов и перестановка мебели. Мертвая возлюбленная/возлюбленный, муж, подавленный ощущением неудавшейся жизни, смирение перед лицом вечной правды, решимость принять жизнь в ее неумолимости одолжены у «Тщетного богатства» Джорджа Мура (1895).

«Мертвые» неожиданно стали осевой вещью в творчестве Джойса. Тема обманутого мужа есть во всем, что им написано, и только в этом рассказе из нее вырастают иной вывод, иные ощущения, сознание взаимной зависимости мертвого и живого. Упомянув об этом впервые еще в 1902-м, в эссе о Мэнгане, Джойс развивает эту мысль в «Дублинцах»; первый рассказ книги о том же, как и «Несчастный случай», но куда ближе к ней «День плюща», где разговор живых, к чему бы ни переходил, неминуемо вьется вокруг смерти. Кто-то из университетских приятелей на его реплику о том, что смерть есть лучшая форма жизни, ядовито заметил, что в таком случае отсутствие есть лучшая форма присутствия, не зная, что для Джойса это не вовсе абсурд. Два эти рассказа связывает персонаж, который не появляется и не появится, потому что мертв, но споры и переживания из-за него живее всех живых.

Джойс признавался Станислаусу, что идея «Дня плюща» заимствована у Анатоля Франса, из знаменитого «Прокуратора Иудеи». Там Понтий Пилат, элегантный, усталый, насмешливый, рассуждает с друзьями о том, что происходило в Иерусалиме тогда, и никто не вспоминает одно-единственное имя. Когда в конце беседы Пилата вдруг спрашивают, помнит ли он человека по имени Иисус из Назарета, он совершенно честно отвечает: «Иисус? Иисус из Назарета? Нет, не могу такого припомнить…» Но отсвет этого человека лежит на всем, о чем они говорили, и без него беседа не имела бы никакого значения. У Джойса это Парнелл и Майкл Фьюри.

В «Улиссе» призрак матери не оставляет сознания Стивена, призрак сына то и дело встает перед Блумом. «Поминки по Финнегану» — тончайшее сращение умершего и живого; там Анна Ливия Плюрабель, женщина — река жизни, текущая к океану-смерти, чтобы исчезнуть в нем, не исчезая, просто пресная вода становится горькой солью. Но ведь океан ее и породил, из рожденных над ним туч пролилась ее прозрачная плоть, океан и муж ее, она отдается ему. Так же и Гэбриел ищет то, что породило его, — в них одна печаль и усталость. Волны Шэннона для него мутны и буйны, Анна Ливия видит холодный и безумный океан. И в «Поминках…» она обручается не только с любовью, но и с гибелью.