Джойс - читать онлайн книгу. Автор: Алан Кубатиев cтр.№ 4

По воскресеньям он имел обыкновение ходить на вокзал встречать прибывающие поезда и приглашать тех знакомых, кто на них приезжал, провести день в его доме. Они почти всегда обедали, потом прогуливались, возвращались к ужину, затем выпивали и пели в гостиной второго этажа. Самыми частыми гостями были Альфред Берган, впоследствии заместитель шерифа Дублина, и Том Девин. Берган был хорошим рассказчиком с богатым запасом скабрезных историй, которые наверняка помогли Джеймсу впоследствии сделать вывод, что большинство ирландских шуток скатологичны. Девин, добрый и музыкальный, пел «Ребята, ребята, подальше от девиц!..». Мэй Джойс играла, а Джон Джойс пел «Мою красотку Джейн» (глядя при этом на Мэй) или какой-то из сотен католических гимнов, баллад и арий. Об этих концертах Джеймс писал Бергану в 1934 году: «Веселые у нас в доме были вечера, правда?»

Возможно, предвкушение жизни в здоровом климате и привело к ним из Корка дядю Джона Джойса — Уильяма О’Коннела. Мягкий, вежливый, но и гордый старик всегда ладил со своим племянником Джоном, который мало что так любил, как обсуждать старые времена в Корке, и часто говорил своим дочерям с забавной гордостью: «Никогда не выходите замуж за коркских. Вот ваша мамочка вышла…» Уильям прожил с его семьей почти шесть лет. Второй жилец, куда больше восхищавший детей, был Джон Келли из Трали, появляющийся в «Портрете…» как Джон Кейси — он сидел в тюрьме за агитацию в пользу Земельной лиги, и Джон Джойс неоднократно приглашал его в дом на Брэй восстановить силы после заключения. В тюрьме он искалечил себе пальцы правой руки — одним из наказаний была разборка просмоленных морских канатов и тросов. Детям он рассказывал, что повредил руку, делая подарок королеве Виктории надень рождения. Келли, «человек с холмов», жил под постоянной угрозой ареста. Однажды констебль по фамилии Джойс, друживший с однофамильцем, ночью тайно зашел предупредить, что утром он придет к ним с ордером. Келли той же ночью уехал. Общение с врагом короны могло быть рискованным для государственного служащего, но Джон Джойс никогда не скрывал своего национализма и восторженной преданности Парнеллу ^[5], полностью разделяемой Келли. Это начало формировать и ум его наблюдательного сына.

После переезда в Брэй к ним присоединилась миссис Хирн Конвей по прозвищу Данте, взятая как гувернантка для детей. Толстая, но милая и неглупая женщина, она, к сожалению, была слишком сильно покалечена неудачным замужеством, чтобы легко войти в терпимую и веселую семью. Собираясь в Америку работать «ирландской няней», она вдруг получила наследство от умершего брата, разбогатевшего на торговле с Африкой, вернулась в Дублин войти в права наследования, бросила католическую школу и решила выйти замуж. Свое девичье сердце она отдала щеголеватому клерку из Ирландского банка. Вскоре после свадьбы мистер Конвей сбежал в Южную Африку с ее деньгами и очень скоро перестал слать письма с обещаниями вернуться. Оставшуюся часть жизни Данте Конвей пребывала в статусе «брошенной невесты», и мучительные воспоминания о жизненном крахе смешивались с раскаянием по поводу оставленной монастырской школы. Отсюда ее неистовая религиозность, дополненная таким же ярым национализмом. Две ее косы, вспоминает Джойс, были заплетены разными лентами — одна красно-коричневой, в честь Дэвитта и Земельной лиги, другая зеленой в честь Парнелла. Когда Парнелла уличили в прелюбодеянии, зеленая лента была навеки выдернута из косы.

Миссис Конвей была неплохо образованна и, по-видимому, наделена педагогическим даром. Сидя на величавом сооружении из кресла и множества подушек, хранившем ее вечно болевшую спину, в черном кружевном чепце, тяжелой бархатной юбке и расшитых стразами шлепанцах, она звонила в маленький колокольчик, чтобы все было «как в школе». Джеймс приходил и садился у ее ног. Уроки состояли из чтения, письма, географии или арифметики; иногда он слушал, как она читает стихи. Ее благочестие впечатляло мальчика куда меньше, чем ее предрассудки. Она много рассуждала о конце света, будто ждала его с минуты на минуту, а когда сверкала молния, заставляла Джеймса креститься и повторять: «Иисусе из Назарета, Царь Иудейский, упаси нас от смерти скорой и незаслуженной». Гроза как носитель Божьего гнева настолько поразила воображение Джойса, что он до смерти испытывал страх перед ней. Когда его спрашивали, почему он так чувствителен, он отвечал: «Вы не воспитывались в католической Ирландии». Стивен Дедалус в «Портрете…» говорит, что боится «собак, лошадей, оружия, моря, гроз, машин, деревенских дорог ночью», и то же повторяется в «Улиссе» и «Поминках…».

К этому времени Джеймс уже был маленьким, худеньким, послушным мальчиком во взрослой компании. Бледное личико, голубые глаза, странные для его возраста серьезность и самодостаточность. Впрочем, во всем остальном он был обычен и предсказуем. Близорукость вскоре нацепила на него очки, но лет в двенадцать болван-доктор посоветовал их снять. Домашнее имя Санни, «Солнышко», он получил явно в противовес вечно кислому брату Станислаусу. Сестру Нору прозвали «Буди» — это имя потом перейдет в «Портрет…». Непохожесть брата их пока не трогала, потому что он слишком рано привык ее скрывать.

По возрасту и темпераменту Джим легко становился вожаком детских игр. Через улицу, на Мартелло-террейс, 4 (а не 7, как в «Портрете…»), жила семья аптекаря по имени Джеймс Вэнс, и они, хотя и были протестантами, быстро подружились с Джойсами. Густой бас Вэнса превосходно вторил сильному тенору Джона в католическом гимне «Придите, все верные». Старший ребенок Вэнса, хорошенькая девочка Эйлин, была всего четырьмя месяцами старше Джеймса, и отцы часто полушутливо сговаривались сосватать первенцев. Данте Конвей грозно предупреждала Джима, что он попадет в ад, если будет играть с «еретичкой» Эйлин, и он даже грустно сообщил ей об этом, но удовольствия перевесили.

Ад и его главнокомандующий стали для мальчика чем-то вроде театрального реквизита. Он любил устраивать маленькие спектакли; одно из ранних воспоминаний Станислауса — как они разыгрывали историю Адама и Евы с их сестрой Маргарет, «Поппи», а Джим ползал вокруг них в роли змея, чрезвычайно его воодушевлявшей. Сатана был полезен и в другой миссии, вспоминала потом Эйлин Вэнс. Когда Джим решал наказать кого-то из братьев или сестер за дурное поведение, он повергал провинившегося на землю, накрывал красной садовой тачкой, натягивал красную вязаную шапку и начинал шипеть и трещать, изображая адское пламя, которым он сжигает грешника. Тридцать лет спустя в Цюрихе Джойс получил от квартирной хозяйки прозвище «герр Сатана» за остроконечную бородку и подпрыгивающую походку; но к тому времени он убедил себя, как это видно из «Портрета…», что настоящий враг — это Nobodaddy, дух несвободы, демон стеснения, а не «старый Ник», как в его богобоязненном детстве называли дьявола.

У Джима был несомненный талант выдумывать страшные истории. Одна из выдумок, сильно впечатлившая Эйлин, — о том, что его мама, когда дети рассердят ее, сует их головой в унитаз и дергает цепочку. Та же проказливость вылезла и на детском празднике, куда их водили вдвоем; там Джим подсыпал во все напитки соли. Гости, впрочем, аплодировали проказнику. Но лучшее из воспоминаний Эйлин Вэнс — дом Джойсов, наполненный музыкой. Мэри Джойс, такая золотоволосая, что кажется Эйлин ангелом, аккомпанирует Джону, и дети тоже поют. Ударным номером Станислауса была чуть цензурированная в угоду приличиям уличная баллада «Поминки по Финнегану», а Джим чаще всего пел «Пирог Хулихэна». Голос его и в то время был уже достаточно хорош, чтобы вторить родителям на любительском концерте в гребном клубе Брэя. Сохранилась дата — 26 июня 1888 года, ему чуть больше шести лет.