Джойс - читать онлайн книгу. Автор: Алан Кубатиев cтр.№ 102

Работа над «Изгнанниками» тоже встала. Люнье-По вроде бы уже заверил автора, что они с Сюзан Деспре поставят пьесу в декабре или январе, и Джойс даже согласился на то, что Жак Натансон адаптирует ее к сцене, лишь бы увидеть многострадальное детище, и о деньгах он уже не думал, но тут Люнье-По с оглушительным успехом выпустил «Великодушного рогоносца» Кроммелинка, и работа снова была отложена, предположительно до весны. Именно удивительное сходство между легким фарсом бельгийского драматурга и его мрачноватым треугольником лишало Джойса всякой надежды на успех, даже при выходе на сцену, но Люнье-По официально сообщил ему, что не намерен тратить 15 тысяч франков на заведомо провальную постановку.

Известие это наложилось на два переезда Джойса, правда, уже внутри Парижа: все начало осени он искал квартиру, не нашел и был вынужден переехать обратно, на рю де Юниверсите, свой двадцатый адрес — адрес завершения «Улисса». Потом кто-то из знакомых сообщил ему о квартире на бульваре Рас-пай, 5. Пристанище бальзаковских куртизанок не стало дешевле — наоборот, это было много дороже, чем он мог себе позволить. 300 фунтов в год — Джойс не всякий год зарабатывал столько, но сейчас он собрал эти деньги, чему удивлялся сам: «Я пришел в этот город босиком (для уточнения: в чужих ботинках. — А. К.), а заканчиваю въездом в роскошную квартиру…»

Глаза, как водится, уравновесили это подобие удачи. Весь ноябрь и часть декабря его мучили жестокие боли, но радужка была еще цела. В письме мисс Уивер он шутил, что это Цирцея мстит ему за то, как он переписал ее легенду. Дьявол бы побрал этот год, добавлял он, и как можно быстрее…

Одна из самых необъяснимых и повторяющихся ситуаций в биографии Джойса в том, сколько людей буквально стекалось помочь этому неуживчивому, угрюмому, скандальному и подозрительному человеку. Разрывая самые, казалось бы, сложившиеся отношения, подозревая самых близких друзей в измене и обмане, он тут же находил других — или его тут же находили другие. Париж не стал исключением — среди тех, кто не оставит Джойса никогда и ни за что, оказались уже упомянутые Сильвия Бич и Адриенн Монье.

Как жители мира литературы, они прекрасно понимали, что полезнее всего знакомить Джойса с дружественными критиками. Выбор, который они сделали, не мог быть лучше.

Валери Ларбо (1881–1957) был космополитом, богачом и путешественником. Но при этом он заслуженно считался одним из самых авторитетных французских литературоведов-зарубежников, особенно в английской и итальянской части. Он знал шесть языков и создал значительные переводы английской классики на французский — «Рассказ Старого Морехода» Кольриджа, «Путь всякой плоти» Сэмюела Батлера, романы Конрада и Харди. Выпустил, несколько интересных и насмешливых романов. Эллман считает его скорее великолепно эрудированным дилетантом, чем серьезным исследователем, но он, как и Паунд, отличался острым чутьем на все подлинно новое и считал своим великим долгом этому новому помогать пробиваться сквозь булыжники традиции. Подруги решили, что никто в Париже не сможет лучше помочь пробиться и Джойсу. Еще на Рождество 1920-го они предприняли первый заход, Ларбо заинтересовался «Улиссом», Джойс передал ему номера «Литтл ревью» и машинописную копию «Быков Гелиоса», и Ларбо вдруг умолк почти на два месяца.

Затем в феврале 1921 года Сильвия Бич получила от него письмо, начинавшееся словами: «Я буйно помешался на „Улиссе“». Ларбо писал, что это такая же великая, всеобъемлющая и человечная книга, как и «Гаргантюа и Пантагрюэль», а Блум будет так же бессмертен, как сэр Джон Фальстаф. Он отложил всё, пока не дочитал, а теперь просит разрешения перевести несколько страниц и приложить их к статье о Джойсе в «Нувель литератюр франсез», лучшем и остромодном издании, освещавшем современную литературу. Можно ли раздобыть фотографию писателя?

«Шекспир и компания» ликовали. Джойс из чистой осторожности не слишком поддавался чувствам и сдержанно поблагодарил Ларбо за «ободряющие и дружелюбные слова», но мисс Уивер, Бадгену, Франчини и прочим друзьям тут же описал нового мощного соратника. Сильвия и Адриенн детально обсудили с Ларбо, как наилучшим образом явить Джойса придирчивой публике. Было решено, что Ларбо еще до публикации статьи даст нечто вроде лекции о Джойсе в «Доме друзей книги» у Адриенн. Представляя Сэмюела Батлера, он имел большой успех. Оставалось повторить это с Джойсом.

Но вряд ли стоило говорить о книге до того, как автор ее закончит. График Джойса определял это событие для апреля — мая, и он работал изо всех сил, стараясь не перелить свою усталость и нетерпение в буйный гротеск последних эпизодов, иногда стеная и ругаясь вслух. На «Эвмея» ушли, по знаменитой раскладке Литца, январь — февраль, одновременно писались и «Пенелопа», которую Джойс вчерне написал еще до «Итаки», с февраля по октябрь. Фрэнк Бадген слегка проблеснул в коварном матросе. «Эвмей» был отослан ремингтонисту (мужчины были ими тогда куда чаще женщин) в середине февраля, затем спешно была прислана «Итака», «мой последний и самый бурный мыс». «Пенелопу» Джойс писал гораздо легче и без прежних мучений, но заметки для этих двух эпизодов все еще оставались в Триесте вместе с его книгами, и Джойс, мучительно боявшийся, что почта может их потерять, решил попросить о помощи Этторе Шмица. Тот часто путешествовал по делам в Париж и Лондон, и Джойс описал, где в квартире шурина стоит «клеенчатая папка цвета живота монашки, перехваченная резинкой, размером 95 на 70 сантиметров… общим весом 4 кг 780 гр». Эту папку с заметками он нижайше просил захватить с собой, буде уважаемый коллега Шмиц или кто из его домочадцев направится в ближайшее время в Париж, и не порвать случайно резинку, ибо записи вылетят и разлетятся… Поэтому ее лучше запереть в отдельный чемодан. Его можно купить, педантично указывал Джойс, в «Грайнитц Неффен» прямо напротив «Пикколо», «мимо которой обычно проходит мой брат, профессор Берлиц-Куль ^[126]».

Когда в марте Шмиц лично привез папку, Джойс тут же переложил старые записи новыми и бросился в сражение — он хотел построить «Итаку» и «Пенелопу» как два текста-антагониста, текст «математико-астрономико-физико-геометрико-химико-сублимации Блума и Стивена (дьявол забери обоих)», готовящий финальный криволинейно расширяющийся эпизод, «Пенелопу». Бадгену он истолковывал это еще подробнее:

«„Итака“ пишется в форме математического катехизиса. Все события разрешаются в их космическом, физическом, психическом и т. п. эквиваленте; например, когда Блум входит в дом, набирает воду из крана, никак не может помочиться в саду, зажигает ароматическое курение и обычную свечку, освещая статуэтку, все делается так, чтобы читатель не просто знал это в самом что ни на есть наиподробнейшем виде, но чтобы Стивен и Блум предстали еще и небесными телами, скитальцами, подобными звездам, на которые они глазеют. Последнее слово (человеческое, слишком человеческое) ^[127] остается за Пенелопой. Оно будет незаменимым паролем в противоположность Блумову паспорту для вечности».