Своя-чужая боль, или Накануне солнечного затмения. Стикс - читать онлайн книгу. Автор: Наталья Андреева cтр.№ 84

– Вообще-то я вызвал Сергея Васильевича не для того, чтобы его признания выслушивать, – сказал тот. – Которые, кстати, ничего не меняют. Дело о смерти Сабины Сабуровой давно закрыто. Что касается убийства Василевского… Сегодня утром слушалось ваше дело, господин Сабуров. Об освобождении под залог. На пистолете не обнаружено ваших отпечатков пальцев. Вполне возможно, что вам его и подбросили. И отсутствие мотива. Что касается свидетелей… Эта девушка так горячо выступает в вашу защиту… Словом, пока вы свободны.

– Свободен? – удивился Сабуров.

– Идите, улаживайте ваши семейные дела. Вас ждет адвокат. Хороший адвокат! Но – дорого берет. Я тут подготовил пропуск…

Жанна чуть не заплакала. Даже не верилось, что сегодня они выйдут отсюда вместе! После необходимых формальностей, уже в коридоре, она со слезами в голосе сказала:

– Вот видишь, Сережа! Хорошо, что у нас есть ее деньги! Придется все отдать!

– Но разве я могу…

– Почитай, что она пишет. Тебе станет легче.

Сабуров сел на стул, достал из конверта исписанные листки. Глядя, как меняется его лицо, Жанна поняла: эта женщина всегда будет стоять между ними. Никуда она не исчезнет. Вернее, ее тень. И ничего с этим не поделаешь!

В это время ее кто-то тронул за рукав. Она обернулась: Игорь.

– Ну, как ты, родная? – участливо спросил он.

– Ты здесь зачем?

– Надеюсь, что ты передумаешь, – тихо шепнул он. – Поедем со мной?

– Я сейчас с ним поеду, – покачала головой Жанна. – Разве не понятно?

– Знаю. Но ты учти – переезжать я никуда не собираюсь.

– Не переезжай, – ей опять захотелось потрогать пальцем его родинку. Но не сейчас. Она заметила, что Сабуров, кажется, дочитал.

Плакать он не умел. Молча страдал. Жанна поняла, что он никогда не перестанет считать себя убийцей. Как же они любили друг друга! И как непонятно любили! Должно быть, так любят только люди неординарные, которые находятся в вечном поиске. И не могут понять, что счастье близко, на расстоянии вытянутой руки. Сабуров так и сказал, аккуратно складывая белые листочки:

– Не поняли мы с тобой друг друга, Маша… Да… Не поняли.

Из здания прокуратуры они вышли втроем. Вечер был теплый, и все вокруг цвело. Игорь достал ключи и напомнил:

– Ну, мне пора.

Не услышав в ответ ни слова, быстро, не оглядываясь, пошел к своей машине. Когда он уехал, Сабуров спросил:

– Почему Игорь не предложил нас подвезти?

– А по-моему, нам и так хорошо, – пожала плечами Жанна. – И он это понял.

– Думаешь?

Он вдруг словно что-то вспомнил, остановился и посмотрел ей в глаза. Не так, как всегда. Другим взглядом. И, еще боясь в это поверить, Жанна вдруг поняла, что шанс у них есть. Очень маленький, почти невесомый, как пушинка, но все же…

Первое, что он почувствовал, – идти больно. Голова гудела, но хуже этого был маленький камешек, попавший в ботинок. Небольшой, но острый осколок асфальта. Он нагнулся, чтобы устранить досадную помеху, в глазах потемнело, пришлось присесть, и вдруг асфальт, еще не прогретый как следует утренним солнцем, коснулся щеки. Он и не заметил, как упал. Но сознание не угасло, как прежде, когда едва теплилось в нем сальным фитильком чадящей свечки, а вспыхнуло, словно костер, в который щедро плеснули из канистры бензина. И его затопило волной какой-то особенной, оглушающей боли. Он застонал, отполз на обочину и стал ощупывать свое тело.

Сначала голову. Огромная шишка на затылке, однако болит уже не остро, а глухо, тупо. Боль уходящая, как от удара, не достигшего цели. Но тошнит. Сильно тошнит. Во рту кисло. Он сплюнул на дорогу, потом застонал от стыда. Показалось, что все это чужое: и дорога, и одежда, и боль, и тело. Руки-ноги на месте, целые. Болели не они, невыносимо болела голова. Мимо проехала машина. Он понял, что никто не остановится, даже если лечь посреди дороги. Объедут. И не задержатся. Потому что он похож на бомжа. На горького пьяницу, еле-еле продравшего глаза после недельного запоя.

Он поднял глаза. Взгляд уперся в дорогу. Полоса пепельного асфальта, размеченная белой краской, уходила за горизонт, а по обеим сторонам ее настороженно молчал лес. Больше всего хотелось туда, в лес, спуститься с обочины, лечь под одну из березок с гладкой, тонкой, как у женщины, кожей, упереться взглядом в бездонное небо и вместе с облаками отдаться ветру и уплыть далеко-далеко… И больше ни о чем не думать…

Он знал, что нельзя. Надо идти. Если жить, то идти. Если умереть, то туда, под березку. «Умереть», – подсказал измученный болью разум. «Жить», – выстрелило тело, и он, повинуясь этому зову, резко поднялся и снова прилепился к дороге. Побрел.

Шел долго. Не думал ни о чем, потому что не ощущал себя человеком с будущим и прошлым. Знал только, что он есть, существует, раз куда-то идет. Что были у него когда-то и папа, и мама, возможно, даже друзья. Имя было. Какое? Нет вариантов. Идти. А во рту по-прежнему кисло. Он пригляделся: дорога разветвлялась. Возле указателя с надписью, которую он пока не в состоянии был понять, сидела баба в телогрейке и цветастом платке. Перед ней стоял деревянный ящик, на ящике пластиковые полуторалитровые бутыли с чем-то белым. Он догадался, что это белое можно пить, и хотя бы во рту боли станет меньше. Может, пройдет совсем.

Когда он подошел, баба испуганно ойкнула. Отшатнулась, заблажила. Он схватил бутыль с белым, поднес ко рту, стал жадно глотать. Теплое, живое.

– Да что ж ты, паразит, делаешь-то!

Баба схватила с земли большую сукастую палку, замахнулась. Он отнял бутыль ото рта, белое, теплое и живое пролилось на грудь, на грязную рубашку. «Молоко, – вспомнил он и счастливо засмеялся. – Молоко!»

– Вася! Василий! – взвизгнула баба.

Из кустов, застегивая на ходу штаны, выскочил бородатый мужик и выкрикнул слова, которые ему не понравились. Плохие слова, как мама говорила. Нельзя так. Плохо это. Нехорошо. Прижав к себе бутыль с молоком, он отвернулся и пошел прочь. Мужик, добежав до бабы и ящика, остановился, начал оглядываться по сторонам. Мимо пронеслась машина, скорости не сбавила. Мужик почесал в затылке, обращаясь к жене:

– Може, он больной? Блаженный? Ну его, Нюра. Пусть идет.

– Полицию бы позвать! Глянь, какой чернявый! На цыгана похож, ворюга! У-у-у! Отродье! – погрозила та кулаком вслед уходящему.

– Какая тебе тут полиция? Вот поближе к столице подойдет, там его и завернут. Али в тюрягу загребут, али в психушку упрячут. Пусть идет!

Он уходил от этих двоих все дальше и дальше, уходил почти счастливый, крепко прижимая к себе наполовину пустую бутыль с молоком. Теперь он точно знал, что это молоко, и ему стало легче. Первое слово, которое он вспомнил. А значит, вспомнит и остальные. Метров через двести он увидел указатель и теперь уже смог прочитать, что на нем написано: