– А… откуда тогда?
– Когда подслеповатая школьная учительница приняла тебя за своего ученика Ваню Саранского, ты тут же смекнул, что сходство ваше и в самом деле поразительное. Первым делом тебе надо было выяснить, кто тот парень с фотографии. И ты навел справки. Дружил Иван Саранский с неким Илюшей Сидорчуком. А где теперь Илюша Сидорчук?
– В Нахаловке, – прошептал он.
– Вот именно: в Нахаловке. Строит огромный особняк. И ты нанес Илюше визит. Я так понял, что вы пошли в «Девятый вал» водку трескать. За встречу.
– Но зачем? Зачем я выдал себя за другого человека?
– Может, и не выдавал. Может, он сам к тебе с объятиями кинулся: «Друг детства! Здорово! Как дела!» Может, он напился да хвост распушил? Стал рассказывать про свое богатство? Насчет водки ты, всяко, был крепче. Он и ляпнул про паленку и про Цыпина. Про то, что тот берет взятки. Прихвастнул, одним словом.
– Как же он потом узнал, что я не Ваня Саранский, а следователь Мукаев?
– А ты про другого мужика забыл? Про того, что сидел? Не засек ли он вас вместе? Он-то не знает никакого Ваню Саранского. Зато, должно быть, знает следователя Мукаева, с которым когда-то имел дело.
– Он сказал об этом Сидорчуку, и тот понял, что ошибся?
– Потому Илья в тебя и стрелял. От отчаяния. Хозяин бы его по головке не погладил за разглашение ценной информации. И кому? Следователю!
– И где же тот, второй?
– Саранский?
– Да. Иван Александрович Саранский?
– А ты откуда отчество знаешь? – внимательно посмотрел на него Руслан. – Память вернулась?
– Нет. Не вернулась.
– А жаль. Потому что все, произошедшее с тобой потом, для меня до сих пор загадка. Последний раз я видел тебя на шоссе. Ты машину ловил. Как же оказался в Нахаловке? Зачем?
– Я был в черной кожаной куртке?
– В ней. Так что произошло?
– Тот труп в Горетовке…
– Саранский? Я так и думал.
– И кто его убил? Сидорчук? Почему?
– Видимо, перепутал.
– Сидорчук – левша, – упрямо сказал он. – И скрывает это.
– Значит, он и есть маньяк? Так, что ли?
– Да. Два года армии, потом институт. Я, видимо, его вычислил. И позвонил Цыпину. А сам поехал в Горетовку.
– А почему ты тогда Саранского хотел убить?
– Я? Хотел убить своего двойника? Что ты мелешь?!
– Не мелю. Зачем тебе зеркало в кабинете? А сигареты с ментолом? Светские манеры, отставленный мизинец, культурная речь, без мата. Я сам видел, как ты все это репетировал. Для того и зеркало в кабинете повесил. Что ты замыслил, Ваня?
– Я не знаю. – Он даже вспотел.
– Знаешь, почему я так долго молчал? Тебе не кажется это странным? Давно надо было отношения выяснить, а я все хожу вокруг да около, все приглядываюсь, сопли жую.
– Почему же ты молчал?
Они сидели в гараже на старых ящиках, смотрели друг на друга. Смотрели так, словно не верили в происходящее. Странная, почти мистическая история. Свисток все никак не мог собраться с мыслями, выдать последнее, решительное обвинение.
– Так почему ты мне ничего не сказал раньше? Чего ты ждал, Руслан? – нажал Иван.
– А кто ты?
– Я? Иван Мукаев, следователь прокуратуры…
– Это ты брось. Выучил уже, знаю. Я в больницу к тебе пойти не решался. Не показалось это странным? Друг детства и ни разу не навестил. Потому что боялся. Я догадывался, что ты хочешь его убить. Уж не знаю, кто он тебе. Двойник. Возможно, для того, чтобы скрыть следы, ты и репетировал перед зеркалом. Я, когда тебя увидел в кабинете первый раз после болезни, насторожился. Сначала решил, что ты придумал себе амнезию и теперь под дурачка косишь. Присматриваюсь повнимательнее: вроде он, а вроде и не он. Ну не Ванька Мукаев! Проблема в том, что я не знал того. Как он себя вел, как ходил, как разговаривал. Я знал только тебя. Лицо, фигура, улыбка – ну все твое. А поступки… Нет, не твои. Потом стали всплывать твои вещи. Главное, это удостоверение. Именно тебя, следователя Мукаева, ударили в доме Сидорчука по голове. Тебя неделю накачивали наркотиками, тебя выкинули без памяти на шоссе. Тебя подобрали, отвезли в психушку. Ты Иван Мукаев. Теперь спрашиваю: ты сам-то в это веришь?
– Не знаю. Иногда верю, иногда нет. Иногда в зеркало смотрю и сам себя спрашиваю: «Кто я?» Но ведь это же бред! Словно из двух разных людей получился кто-то третий. На обоих не похожий. Он странный человек, этот третий. У него есть вещи обоих. И он словно колеблется и никак не может выбрать, кем быть? Мукаевым или Саранским? Ты-то что думаешь, Руслан?
Свистунов поднялся, широко улыбнулся и хлопнул его по плечу:
– Не тушуйся. Ты – Ванька Мукаев, и точка. Просто ты стал как-то… честнее, что ли. Благороднее. Ну, забыл матерные слова. Ну водку перестал трескать. Жену вдруг полюбил. Бегать по утрам стал. Что в этом ненормального? И не в таком виде люди с того света возвращаются.
– Так что же мне теперь делать?
– Главная загвоздка на самом деле в пистолете. Я тебе уже говорил. Если бы мужчину, найденного в Горетовке, убили из пистолета следователя Мукаева, все было бы проще и понятнее. Я бы нашел способ тебя прикрыть. Ну сделал ты глупость, да и черт с ней. Кто не грешен? Но теперь есть только одна ниточка, за которую можно вытянуть правду.
– Сидорчук?
– Да. Илья Сидорчук.
– А про кассету ты ничего не слышал?
– Про какую кассету? – вытаращил глаза Руслан.
– Сам не знаю. Цыпин говорил. Кассета. А какая кассета? Они с Сидорчуком, видимо, по душам поговорили. Вэри Вэл что-то знает. Но он в реанимации, его трогать нельзя. Да, надо как следует обо всем этом подумать… Ну я тогда пойду?
– А гайку?
– Какую гайку?
– Жизнь-то, Ваня, продолжается. Мне сегодня надо в деревню.
– Извини, я забыл, как зовут твою жену. Встретились на лестничной клетке. Она мне: «Иван». А я все никак не могу вспомнить ее имя.
– Лена.
– Да. Наверное, Лена. Значит, это ты меня спасал?
– Так мы, Ваня, с тобой теперь того… Расплатились. Ведь ты меня собой закрыл.
– Да забудь ты про это!
– Нет. Не забуду. И то, что ты сказал, когда сюда пришел, тоже не забуду. Как странно получается: вроде соперничали всю жизнь, сколько себя помню, и бабу ты у меня увел. А все равно ближе тебя у меня никого нет. Что баба? Хоть бы и жена. Все равно ведь не поймет, потому что баба. И есть вещи, с которыми к ней не пойдешь.
– Это ты зря. Есть женщины, к которым можно со всем прийти. Я раньше этого тоже не знал. Может, потому и мучился?