– И много я натворил? В юности?
Свистунов хмыкнул и пошел в дом, он следом. Облюбовали холл на втором этаже, где два мягких кресла, журнальный столик и телевизор. Столик, правда, был опрокинут, одно из кресел валялось на боку, а в телевизор угодила пуля. Руслан поднял кресло, вернул на место столик и отвесил шутовской поклон:
– Прошу-с, господин Мукаев. Располагайтесь. Без чинов-с.
Придвинул второе кресло к журнальному столику, водрузил бутылку и покосился на друга:
– Погоди, я водички принесу. И посуду.
Вернулся Руслан с двумя гранеными стаканами, полотенцем, графином с водой и парой желтых, похожих на восковые, яблок.
– На-ка, протри, – протянул стаканы и полотенце Ивану. – Грязь у них тут, однако.
– Слушай, гадость ведь, а? Спирт?
– Одначе душу греет.
– Это иллюзия.
– Что-о?
– Иллюзия, говорю. Проблема-то все равно остается.
– Да ты, друг, никак философом заделался? Этим, мать, как его? Людвигом Фейербахом!
– Какие умные слова, – усмехнулся он.
– Не для меня, да? Одначе материалистическую диалектику в «вышке» проходили.
– Где?
– В Высшей школе милиции. Конечно, опосля экзамена вылетело все из головы, и, кроме этого треклятого Фейербаха, ничего в ней не осталось. Билет я про него вытянул.
– Ну и?
– И. Списал, – пожал плечами Руслан. – Ты ж меня сам в школе учил, как это ловчее делать.
– Я? – удивился он.
– Ты. Виртуоз был. Прямо с учебника, и при этом нежно и преданно глядя учителю в глаза.
– А если он мужчина?
– Этих у нас не было. Только физкультурник. А со спортом у тебя без проблем. Ну давай налью, что ли? Тебе чистого?
– С ума сошел?
Руслан разбавил ему спирт водой из графина, потом поднял свой стакан с чистым и с чувством сказал:
– Ну за то, что мы сегодня остались живы! С богом, и чтоб он и дальше нас своей милостью не обходил! Ну что ж ты, Ваня? Пей!
Он выпил и не удержался:
– Какая ж гадость!
– С каких это пор? – прищурился Руслан.
Но он все равно поморщился и закашлялся. Почувствовал: внутри запаян предохранитель из прочнейшего материала. Крепко запаян. Намертво. Стоп. Нельзя дальше. Не может он пить. Этого ему нельзя. Так и сказал:
– Все. Не надо больше, Руслан.
– Зое, что ли, зарок дал?
– При чем здесь Зоя?
– Как это при чем? Когда она тебя добилась, так я было подумал, что и удержать сможет. И от выпивки, и от баб. С первого класса ведь глаз не сводила. Но ты только после драмы с прокурорской дочкой пошел к ней отогреваться. Она тебе, Ваня, двоих детей родила.
– Да, я помню. А что за драма?
– Да так. Неужели и это забыл? Странно. Вас Вэри Вэл сводил. Уж очень хотел тебя в зятья. То ужины семейные, то чаи. Ты ходил. А потом мы с тобой вот так же за бутылкой сидели, и ты… Не вспомнил?
– Нет, – покачал он головой. – Дальше рассказывай.
– Сидели, да. И ты вот эту гадость, – Свистунов поднял свой стакан, вновь наполненный чистым спиртом, – эту гадость, не морщась, употреблял, а потом сказал мне по дружбе: «Ну не люблю я ее! Что хочешь делай – не люблю! Хозяйственная, домовитая, добрая, умная. Но – не могу, и все. Не могу». Нецензурные выражения, которые ты при этом употреблял, я, уж извини, опущу. Передаю суть. Выпью я, пожалуй. Чтобы разговориться. Что-то ком в горле стоит.
Когда Руслан выпил, Иван Мукаев с нажимом сказал:
– Дальше рассказывай.
– Да что ж тебе так неймется! Дальше была у нее, у Валентины, лучшая подруга. Догадываешься, как зовут?
– Зоя?
– Ха! Зоя! Нет, Ваня. Не Зоя, Леся. Они с прокурорской дочкой подружками были, неразлейвода. Прямо как мы с тобой. По соседству жили. Валентина-то Цыпина, конечно, поумнее. Умница, отличница. После школы она в институт поступила, а Леся – на секретарские курсы. Это случилось лет десять назад. Летом. Валентина сдала сессию, приехала к родителям на каникулы, вы прихватили подружку и двинулись за город, на пикник. Ты с ней, как жених с невестой, и при вас подружка Леся. Ее жених, между прочим, был… Ну не важно где. Важно, что поехать с вами он не смог. Втроем вы были.
– Не надо. Не продолжай, – хрипло сказал он.
– Вспомнил, что ли?
– Нет. Мне просто это не нравится.
– Не нравится?! А раньше тебе вопросы этики и морали были по барабану. Потому что там, на природе, ты без всяких угрызений совести поменял свою невесту на невесту лучшего друга.
– Постой… Ты сказал: жених. Так это, выходит, ты?!!
– Ба! А я думал, ты прикидываешься, что ничего не помнишь! Я только пьяный такой добрый, что говорю сейчас об этом с тобой. Пользуйся. Ну не пьяный, не смотри так. Выпивши. Да, я любил ее. Люблю. И если б она только сказала, что ты был с ней груб, что взял ее силой… Если б не клялась, что сама, понимаешь, сама?! В общем, пока Валентина загорала, вы с Лесей пошли в лес за дровами для костра. Какой костер в такую-то жару? Дура! Умная прокурорская дура! Ты ведь Цыпина побаивался. Женился же потом на Зое, которую не любил, и десять лет с ней прожил. Так же и на Валентине бы женился. Ан нет. Закрутило. Не устоял. Понимаю: уж больно она хороша, Леся. В лесочке-то на мягкой травке прокурорская дочка вас с Лесей и застала. И – бегом с ревом. А придя домой, снотворных таблеток наглоталась.
– Умерла?! – испугался он.
– Свят-свят-свят! Что ты, что ты! Откачали!
– А… Цыпин? Узнал? – спросил он пересохшими губами.
– Что? Страшно? И сейчас еще страшно? Да ты и тогда, Ваня, здорово перепугался. Ох и перепугался! Цыпин-то был не то что сейчас. Не добродушный старикан, проблемами замученный. На Зое-то жениться он тебя заставил, когда врачи сказали, что будет двойня. Суровый был мужик. Грозился, что выгонит к чертям следователя Мукаева с волчьим билетом и ты себе в органах места больше не найдешь. А то и сядешь за рукоприкладство. Компромата на тебя у Цыпина полно. Все знают твои методы. А ты вот уже много лет за его широкой спиной прячешься. Если бы не Цыпин – сидеть бы тебе, следователь Мукаев. Это сейчас его болезни доконали, да и устал, конечно. А тогда… Но, похоже, Валентина родителям так и не призналась, из-за чего или из-за кого решила с собой покончить. Историю эту знаем только мы с тобой да Леся с Валентиной. Она отцу сказала, что передумала за тебя замуж. Другого, мол, полюбила.
– Другого? Так она, значит, давно замужем?
– Нет. Одна. Всю жизнь одна. Квартиру получила, живет отдельно от родителей.
– А… дети?