Посмотрите на меня. Тайная история Лизы Дьяконовой - читать онлайн книгу. Автор: Павел Басинский cтр.№ 33

А через два часа в той же аудитории читал Гревс. Он рассказывал о Христе как исторической личности, “и здесь впервые я услышала речь о христианстве не с той обычной строго религиозной точки зрения, с какой я обыкновенно привыкла смотреть на него. Не касаясь вопросов религии, Гревс разбирал вопрос об изучении этого исторического явления. Само собою разумеется, что в числе писателей, занимавшихся этим вопросом, Гревс выше всех ставил Ренана…”

Гревс называл Ренана “великим гением” и говорил, что благодаря его теории “исторического” происхождения христианства “человечество прогрессирует, и таким образом ему удастся когда-нибудь прийти к познанию истинного Бога…”

“Бедный батюшка!” — пишет Лиза.

Но кто же был этот бедный заикавшийся батюшка? Лиза называет его имя: “отец Рождественский”. Уточним: Василий Гаврилович Рождественский.

Он происходил из семьи потомственных новгородских священников. После окончания учебы в Санкт-Петербургской духовной академии и защиты магистерской диссертации получил там должность доцента по кафедре Священного Писания Нового Завета. В 1874 году был избран профессором богословия в Санкт-Петербургском университете. В том же году Рождественский был рукоположен во иереи, а через шесть лет возглавил университетскую церковь святых апостолов Петра и Павла, настоятелем которой оставался до 1915 года. Это был один из самых известных петербургских священников! Большую часть его прихожан составляли профессора: ректор Бекетов, славист Срезневский, географ Семенов-Тян-Шанский, лингвист Шахматов, математик Билибин, химик Менделеев, физиолог Павлов…

Для них он стал “семейным” священником. 8 апреля 1881 года крестил внука Бекетова Александра Блока, а в 1903 году обручил поэта с Любовью Менделеевой, дочерью своего прихожанина.

И вот что бы стоило Лизе ближе познакомиться с отцом Рождественским, обратиться к нему за советом и духовной помощью? Индивидуальное общение с преподавателями поощрялось на Бестужевских курсах. Например, Гревс давал индивидуальные консультации по любым сложным вопросам. Конечно, священник не отказал бы Лизе в духовной беседе и исповеди.

Но нет, не обратилась.

И здесь — не срослось.

На второй год учебы с Лизой Дьяконовой случилось то, что 30 лет назад произошло с писателем Львом Толстым. Однажды в 1869 году в Арзамасе, куда Толстой приехал по делам, связанным с покупкой нового имения, ночью его охватил жуткий, необъяснимый страх. Позднее он описал это состояние в “Записках сумасшедшего”: “Всю ночь я страдал невыносимо… Я живу, жил, я должен жить, и вдруг смерть, уничтожение всего. Зачем же жизнь? Умереть? Убить себя сейчас же? Боюсь. Жить, стало быть? Зачем? Чтоб умереть. Я не выходил из этого круга, я оставался один, сам с собой”.

Что-то подобное испытала Лиза 1 октября 1896 года, находясь в интернате. “Я помню, что в Покров, вечером, сидела, по обыкновению, над книгой, потом — задумалась… Мне вспомнилась последняя лекция геологии Мушкетова, в которой он излагал Канто-Лапласовскую гипотезу происхождения мира и его предстоящую гибель по этой же гипотезе, вследствие охлаждения Солнца. Вдруг, как молния, в голове мелькнула мысль: «К чему же, зачем в таком случае создан мир? Ведь все равно, рано или поздно, он должен погибнуть? Зачем же он создан?» Я вздрогнула и вскочила с места. Вся моя жизнь, жизнь всего мира показалась мне такою величайшей бессмыслицей, такою жалкою, такою ничтожною. Что же мы представляем на этой планете? В силу чего мы существуем на ней?”

“Записок сумасшедшего” Толстого она читать не могла. Эта повесть осталась незаконченной и была опубликована в третьем томе “Посмертных художественных произведений Л. Н. Толстого” в 1912 году, когда Лизы уже 10 лет не было в живых.

Тем интереснее, что описание Лизой своего состояния и мыслей, связанных с ним, совпадает с толстовским.

Голова пошла кругом… Это ужасное — зачем? — выросло до колоссальных размеров, все закрыло предо мною и придавило меня своею тяжестью… На земле столько страдания… рано или поздно — оно все равно погибнет… весь мир погибнет… О, если бы я была материалистка! если б не верила в бессмертие души! С какою радостью одним выстрелом из револьвера разрешила бы я задачу жизни! Я бы умерла со спокойной и гордой улыбкой, в твердой уверенности, что я, часть природы, исчезну бесследно, сольюсь с ней, и что я вправе это сделать, если хочу.

Заметим, что переживание девушки из Ярославля оказалось, пожалуй, глубже толстовского. Она испытала ужас не только от сознания своей ничтожности, но от представления о гибели всего мира, всех людей, живых и мертвых, ведь память о последних тоже исчезнет с концом Вселенной.

Но тогда дела и мысли людей, меняющих этот мир к лучшему, равно как и их страдания на земле, тоже бессмысленны! Зачем? Если рано или поздно ничего этого не будет!

Бессмертное “я”? Но для чего оно?

“Вот уже девятый день я не понимаю, что со мною делается”, — пишет она в дневнике 9 октября. Арзамасский ужас Толстого прошел в более короткие сроки. Уже на следующий день, судя по письму С. А. Толстой, он чувствовал себя спокойнее. Хотя ужас повторился, Толстой уже знал, как с ним справиться.

Лиза не знала. Не находила себе места.

Я чувствовала себя подавленной, уничтоженной… Часы шли — я их не замечала. Поздно вечером я подняла голову, посмотрела на икону, хотела опуститься на колени и… не могла. Вся моя вера — точно заволоклась густым туманом, за которым исчезла… Я легла спать. Рука не сделала обычного движения — крестного знамения… Все точно замерло во мне… На другой день я встала с тем же вопросом; за что бы я ни бралась, всюду меня он преследовал, мне казалось еще бессмысленнее как свое, так и существование других. И так все эти дни.

Она пыталась готовиться к занятиям и… не могла.

Какое мне было дело до всех этих бояр, окольничих, думных дьяков? И, упав головой на стол, я плакала горькими неудержимыми слезами… и не стыдилась своих слез… Я была одна со своим отчаянием, никто меня не видел… Да и кто бы мог мне помочь?!

И все-таки она была женщиной! Ее петербургский ужас отличался от толстовского отсутствием эгоизма. Не своя смерть испугала ее (а чего бояться, если “я” бессмертно?), но гибель всего человечества, всего этого грандиозного Божьего “хозяйства”, которое исчезнет, когда потухнет единственная “лампочка” и остынет единственная “батарея” — Солнце. Как это ужасно глупо!

После арзамасского ужаса с Толстым происходит духовный переворот, и он встает на религиозный путь. Разумно. С Дьяконовой происходит нечто совсем обратное. Из религиозной ярославской девочки она если и не становится завзятой атеисткой, то, во всяком случае, подвергает свою веру серьезным сомнениям и уже не может остановиться на этой дороге. Почему так случилось?

Ужас настигает Дьяконову после лекции геолога, географа, путешественника, профессора Петербургского университета Ивана Васильевича Мушкетова. Это был выдающийся исследователь Урала, Сибири и Средней Азии, описавший геологию большей части Тянь-Шаня и Северного Памира. За эти заслуги он удостоился многих правительственных наград, был членом геологических и географических обществ Германии, Бельгии, Англии, Франции, Китая и Америки. Менее известна его роль в истории русского казачества. Сын казачьего сотника, родившийся в станице Алексеевская области Войска Донского (ныне Волгоградской области), И. В. Мушкетов стал, так сказать, первым петербургским “атаманом”, основателем Санкт-Петербургского общества взаимопомощи донским казакам. Атаманом Общества он был избран при дружных криках “В добрый час!”. Мушкетов был глубоко православным человеком и после своей скоропостижной смерти от воспаления легких в 1902 году (год смерти Дьяконовой) был похоронен на православном Смоленском кладбище. На могиле был водружен мраморный крест.