Да, у нас были совсем другие дела…
Вчера, когда мы вернулись из Берлингтона, на фестивале Трайбека состоялся показ «Немой крови» — нашего фильма.
И теперь, собравшись в квартире Деза в Мидтауне в центре Манхэттена, мы отходили от вчерашнего волнения, почти стресса, который щедро утопили в невероятном количестве пива, выпитого чуть ли не во всех пабах Бронкса.
Первые пару часов после просмотра Елизавета пребывала в полной прострации и время от времени тихо стонала на заднем сиденье шикарного авто, которое мы сняли на всю ночь, чтобы хорошенько прокатить по ночным улицам наши воспаленные мозги.
— Все не так… Все надо было делать не так… Все — говно… — как заклинание повторяла она.
— Ну, хочешь, я позвоню Бобби? — как во сне отзывался Дез на каждый такой стон.
— Кто такой Бобби? — в десятый раз или сотый раз вяло интересовался я.
И в десятый (или в сотый) раз получал ответ:
— Де Ниро… Соучредитель фестиваля. Он скажет всю правду.
И порывался к своему мобильному, который я выхватывал из его дрожащих рук.
А потом все начиналось по-новой: «Все не так… Все — говно…» — «Я позвоню Бобби…» — «Кто такой Бобби?…» — «Де Ниро…»
Теперь, утром, пережив вчерашний стресс от церемонии награждения, мы сидели на пятидесятом этаже Дезмондового небоскреба, истощенные и притихшие. Наблюдали, как внизу течет и вздыбливается огненная панорама вечернего Манхэттена, и медленно жевали какие-то мерзкие яблочные чипсы.
Дезмонд листал газету, зачитывая «вечерний фестивальный обзор», в котором было сказано, что режиссер «Немой крови»…
— …Перевернула воображение зрителей необычными приемами монтажа и удивила трехмерностью кинематографического письма без приложения программных технологий… — и довольно похлопывал себя по колену.
— Прекрати, Дез, — попросил я, красноречиво указывая на Елизавету, которая сидела на широком балконе, закутавшись по самый нос в плед, и вздрагивала при каждой подобной цитате. Но молчала.
— Может, сходить за едой? — обиженно предложил Дезмонд. — Это на первом этаже.
— Лучшее, что ты можешь сделать, старик, — кивнул я.
Дезмонд встал:
— Пицца? Суши? Гамбургеры?
— …И можно без хлеба, — улыбнулся я.
Уходя с балкона, он все же не удержался, обернулся и произнес, обращаясь к Елизавете:
— Можете меня проклясть, но я скажу: эта сумасшедшая, которая сейчас грызет себя, как волк в железной ловушке, — лучшее, что могло произойти на этом гребаном сборище! А приступы самокритики надо лечить водкой!
Лиза наклонилась, сбросила с ноги тапок и швырнула в него.
— Значит, водка… — уверенно кивнул Дезмонд и исчез за дверью.
Мы остались в сером мареве неба одни.
Из- под пледа виднелись лишь ее глаза, и я плохо понимал выражение лица — грустит она или улыбается?
— Когда мы ее найдем? — глухим голосом спросила она.
— Когда закончится фестиваль — сразу поедем.
— Куда?
— Дезмонд поможет. Он и мертвого из-под земли достанет.
— Откуда ты знаешь?
Я знал.
Я знал Деза более двадцати лет.
И не только как нынешнего, весьма успешного продюсера…
Наша встреча, в результате моей теории неслучайности, состоялась в Афганистане.
Пришлось рассказать Елизавете историю о том, как меня, раненого и забытого среди трупов после бойни в Пактии, нашла съемочная группа американской службы CNN.
И первое, что я увидел, открыв один, залитый кровью, глаз, — молодое и наглое лицо Деза, который после первого же поданного глотка из фляги начал упорно снимать меня «крупняком». «Плохой ракурс… — харкая кровью, прохрипел я. — Контражур, салага…»
— Жаль, что мы не говорили об этом раньше, — сжавшись под пледом, сказала Елизавета.
— Это что-то изменило бы? — саркастически усмехнулся я.
— Наверное, не стала бы тебя обижать… — тихо сказала она и добавила: — Ты как больной…
— Одержимый, — поправил я. — Я был одержим.
— Конечно, да, — кивнула она. — Но для меня ты был таким себе навязчивым и наглым мальчишкой, каких много. Жаль, что и я ничего не смогла тебе объяснить. Да и зачем было что-то объяснять? Внешне все выглядело достаточно банально. Кроме того, что тогда, на горе, хотела умереть…
— Я это видел.
Она улыбнулась.
— А потом я тебя действительно не узнала. Если бы узнала, все сложилось бы иначе…
У меня даже дыхание перехватило, едва удержался, чтобы не свистнуть.
— Иначе?!
— Конечно. Выгнала бы прямо с порога в тот день, когда ты пришел на просмотр! Ведь тогда все выглядело еще банальнее. Знаешь, как говорят, — «с душком».
— Понимаю… — кивнул я.
Она засмеялась и хитро добавила:
— А ты о чем подумал?
О чем я подумал?
О том, что… жизнь интересна и непредсказуема.
Что время подсовывает такие сюжеты, которые невозможно придумать, а главное — распутать по законам жанра.
Приходится за все расплачиваться «натурой» — собственной душой, здоровьем или и самой этой жизнью.
— Подумал, что… — задумался я, — что тебе очень идет эта прическа! И что ты сняла неплохое кино.
— Благодаря тебе. И Дезу.
И добавила, словно обращаясь к самой себе:
— Возможно, мне надо научиться говорить спасибо…
Она вытащила из-под пледа руку и протянула мне:
— Спасибо, Денис. Всего.
Я с удовольствием пожал узкую, но сильную ладонь.
К этому простому жесту и такой душевной интонации из ее уст я шел так долго, так утомительно и таким запутанным путем…
В отблесках дня, далеко внизу под нами текли стриты и авеню, образуя квадратные островки — неровные, как детские кубики, вспоротые изнутри железными, зауженными стержнями небоскребов.
Я видел все это, как аэрофотокарту в компьютере. Но не было такой кнопки, нажав на которую можно было бы приблизить необходимый объект. Рассмотреть до мелочей, чтобы найти на мостовой оторванную пуговицу.
Елизавета тоже смотрела вдаль.
Я был уверен, что мы думаем об одном.
— Мы ее найдем, — сказал я.
— Вчера после церемонии… Когда мы шли по дорожке… — неуверенно произнесла она. — Мне показалось…
— Мне тоже. Но это просто то, что мы хотели бы увидеть…
* * *
…Над Гудзоном низко висели свинцовые тучи.