Гамсун. Мечтатель и завоеватель - читать онлайн книгу. Автор: Ингар Слеттен Коллоен cтр.№ 138

Гамсун, которому 4 августа должно было исполниться 88 лет, уже третье лето напряженно ожидал, когда же у него наконец будет возможность предстать перед судом и объяснить свою позицию. Сквозь тонкие стены и ветхую дверь другие обитатели дома престарелых вполне могли слышать, как он громко разговаривает, хотя никого другого в комнате не было. Сотрудники дома престарелых считали, что он произносит какие-то речи.

Именно так оно и было.

Он готовил свою речь. Он репетировал свое выступление в суде. И пришло время произнести свою будущую речь публично. Во второй половине июля 1947 года Гамсун с трудом поднялся вверх по лестнице, ведущей в адвокатскую контору супругов Стрей в центре Арендала. Его адвокат Сигрид Стрей пригласила несколько людей, для того чтобы испытать, какой эффект будет иметь в суде речь ее клиента, который решил самостоятельно защищать себя. Одним из них был еврей Макс Тау — отец и сын Гамсуны в свое время вызволили его из Германии и устроили ему вид на жительство в Норвегии, позднее Тау удалось бежать в Швецию. Пришла и его жена, Туве, норвежка, которая помогала беженцам и участвовала в движении Сопротивления. Супруги были друзьями Сигрид Стрей и приехали погостить сюда, на прекрасное южное побережье Норвегии.

Вот уже более двух лет со дня капитуляции нацистской Германии в газетах, которые читал Гамсун, публиковались фотографии построенных немцами газовых камер, гор трупов, массовых захоронений, изможденных узников концлагерей на территории Германии, Норвегии и других стран, узников, которым чудом удалось уцелеть. Все газеты писали о Нюрнбергском процессе. Об обвинениях, предъявленных Герингу, Риббентропу, Шпееру и другим представителям правящей верхушки нацистской Германии, где раскрывалось, каким образом идея сверхчеловека и идея немецкой экспансии претворились в создание огромной военной машины и руководимого государством аппарата массового уничтожения людей, который поглотил 55 миллионов человеческих жизней.

Удивительно, но все эти страшные разоблачения, касающиеся той политической системы, которую Гамсун так истово поддерживал, не оказывали на него практически никакого воздействия. Он проиграл свою вторую войну. И было поразительное сходство между его теперешней реакцией и той, которая была у него тогда, после окончания Первой мировой войны. Работая над рукописью своей книги, он сетовал: «Вот и у нас появился политический заключенный. До нынешних дней политический преступник был для нас сказочным персонажем из книг русских писателей. Мы сами таких никогда не видели, даже это понятие было нам незнакомо. <…> Но нынче он появился и за несколько лет заполонил страну Норвегию, расплодившись в сорока, пятидесяти, шестидесяти тысячах себе подобных, — так говорят. А может быть, и куда больше» [4: 25–26] ^[501].

Сорок тысяч человек во время оккупации были арестованы за политическую деятельность. Очень многие из них подверглись пыткам, десять тысяч были отправлены в немецкие концлагеря, более двух тысяч норвежцев погибли в немецком плену. Разве все они не были политическими заключенными? Но Гамсун их не учитывал в той картине мира, которую рисовал.

«Я в высшей степени спокоен за себя, совесть моя предельно чиста. Тут все просто и ясно», — говорил он, обращаясь к собравшимся на репетицию его выступления в суде в упомянутой адвокатской конторе в Арендале.

А вот как он объяснял главную причину своей поддержки Германии: «Нас, норвежцев, увлекала идея о том, что Норвегия должна занять высокое, выдающееся место в мировом великогерманском сообществе. Идея, ростки которой тогда появились и в которую поверили. Кто в большей, кто в меньшей степени, но поверили все» [4: 189] ^[502].

Но никто из находящихся в этой комнате слушателей его предварительной речи на суде не верил в нацистскую идею Великой Германии или в то, что Норвегия могла бы занимать там какое-то место. Туве Филсет Тау была замужем за Максом Тау. Она активно боролась против нацизма в Польше, Чехословакии, Норвегии и Швеции. Ее муж потерял почти всех своих родственников и друзей — евреев в результате холокоста, изуверски спланированного и осуществлявшегося с промышленным размахом страшного механизма истребления этого народа. Сигрид Стрей боролась против оккупационных властей в Норвегии и была арестована. Возможно, присутствующие надеялись, что Гамсун отринет свою веру в нацизм, выразит сожаление? Может быть, скажет о том, что после визита к Гитлеру его начали посещать сомнения? Ничего подобного. Вместо этого он начал создавать некий образ высокопоставленного двойного агента: «Честному и непредубежденному человеку ясно, что примерно в таком же тоне мне приходилось писать об оккупационных властях. Не мог же я действовать так, чтобы навлечь на себя подозрения, но вот величайший парадокс! Подозрения все-таки на меня пали. <…> Довольно высокие немецкие инстанции дважды (если мне не изменяет память) напоминали мне, что от меня, в отличие от некоторых названных поименно шведских граждан, ждут гораздо больше. И при этом указывали, что нейтральной страной является Швеция, а не Норвегия. Я их во многом не устраивал. От меня ожидали больше, чем получили» [4:189].

Он жаловался, что никто не указал ему на то, что он пишет неправильные вещи, никто, ни единый человек во всей стране. «Я жил в одиночестве в своей комнате, предоставленный исключительно самому себе».

Неужели, выступая перед ними, он лгал? Разве он не получал анонимных писем, полных ненависти и презрения, разве друзья, знакомые, соседи и другие люди не пытались выразить ему несогласие с его взглядами?

И вот теперь он отчасти отвечал на эти вопросы: «Я ничего не слышал, я был так глух, что со мной никто не хотел иметь дела. Стуком в дымоход снизу мне подавали знак спуститься. Я спускался, принимал пищу и снова отправлялся к себе наверх. Так продолжалось месяцы, годы, все эти годы. И никто мне не подал знака» [4: 190].

Присутствующих поразили его слова. Годами изолированный в своей комнате? А разве не публиковались в различных газетах его фотографии — то путешествующего на пароходе, то в автомобиле, то у трапа самолета внутри страны или за ее пределами, даже осматривающего немецкую подводную лодку? И везде он живой, энергичный и резкий в своих высказываниях?