Герои Смуты - читать онлайн книгу. Автор: Вячеслав Козляков cтр.№ 91

Думается, что такая категоричность суждений, как и попытки заподозрить в конструировании мифологического знания костромского крестьянина Богдана Собинина тоже неправомерны. Люди эпохи Смуты, несмотря ни на какие потрясения, все-таки жили с другим пониманием ответственности за свои дела и слова. Предполагать, что кто-то ловко обманул царя Михаила Федоровича, сославшись на героическую смерть Сусанина, значит, существовать в искаженной системе координат, которой у людей начала XVII века попросту не было. Уникален случай Ивана Сусанина, но сам факт выдачи обельной грамоты за заслуги перед царской семьей вполне укладывается в практику, существовавшую еще при царях Борисе Годунове и Василии Шуйском. Сохранилось несколько обельных грамот попу Ермолаю Герасимову с сыном Исаком и крестьянам Толвуйской волости Обонежской пятины Гаврилу и Климу Глездуновым, Поздею, Томиле и Степану Торутиным за службу старице инокине Марфе Ивановне во времена опалы Бориса Годунова, «при ево самохотной державе». Попа Ермолая, крестьян Торутиных и других крестьян Кижского погоста Василия Сидорова с детьми отблагодарили за, казалось бы, совсем малые услуги: «проведывание» и передачу ссыльной инокине сведений о «здоровье» митрополита Филарета. Грамоты олонецким крестьянам были выданы еще раньше сусанинской, в 1614 и 1617 годах ^[578]. Значит, у царя Михаила Романова и у его матери могло быть простое желание наградить тех, кто помогал их семье в непростые для них годы. Не случайно в грамоте царя Михаила Федоровича родственникам Ивана Сусанина подчеркнуто, что она выдана «по совету и прошению» инокини Марфы Ивановны.

Имеет значение и то, что такие пожалования подтверждались всеми последующими царями, не исключая Петра I и Екатерину II. Происходило это в те редкие моменты истории, когда владельцы Российской империи оказывались в Костроме, где начиналась династия Романовых. О роли этого города они были прекрасно осведомлены и поддерживали исторический интерес к обстоятельствам воцарения Романовых в 1613 году. Однако чем дальше отстояли исторические обстоятельства подвига Ивана Сусанина, тем более несущественными казались детали произошедшего. Про Ивана Сусанина в итоге стали сочинять думы, ставить ему памятники, а жизнь других обельных крестьян, помогавших опальным Романовым, так и осталась известной только их землякам.

Из всех героев и антигероев своего времени самым «забытым» оказался казанский дьяк Никанор Шульгин, хотя его судьба полностью подходит под определение человека Смутного времени. О нем упоминали в своих историях Василий Никитич Татищев и Сергей Михайлович Соловьев. В 1850-х годах разгорелась даже небольшая полемика между журналами «Современник» и «Отечественные записки», решавшими, за кого была Казань в Смутное время и какова была роль в тех событиях Никанора Шульгина. Однако эффект тех дискуссий был невелик; гораздо громче в 1860-х годах прозвучал, например, другой журнальный спор — о существовании Ивана Сусанина.

Дьяк Никанор Шульгин может рассматриваться как своеобразный антипод Ивана Сусанина по исторической судьбе. Он завоевал великую славу уже при жизни; с ним считались при начале нижегородского движения князь Дмитрий Михайлович Пожарский и Кузьма Минин, желавшие действовать в союзе с Казанью, оказавшейся, пусть во многом и формально, на стороне земского ополчения. Впоследствии именно Шульгин повлиял на то, что земский собор в Москве так долго не мог собраться и избрать нового царя. Вожди земского движения обращались к нему из Москвы уважительно «Никанор Михайлович» (обращение к дьяку на «вич» было достаточно редким), ожидая от него поддержки избирательного земского собора — впрочем, тщетно. Казанский дьяк в начале правления Михаила Федоровича успел побывать даже ратным воеводой, но упустил свой шанс: нового Минина или Пожарского из него не получилось. Такова была расплата за попытку (и до поры успешную) разыграть карту сепаратизма. Бывший самопровозглашенный владелец Казанского царства стал одним из тайных пленников новой власти и окончил свои дни в сибирской ссылке. Вспоминая судьбу казненного Ивана Заруцкого, можно считать, что для Шульгина еще всё хорошо закончилось.

Только для самых проницательных исследователей Смуты оказались различимы какие-то «загадочные» следы бунташной эпохи в Казанском крае. Впервые их расшифровал еще в конце XIX века один из выдающихся представителей казанской исторической школы, университетский профессор и будущий ректор Казанского университета Николай Павлович Загоскин ^[579]. Прекрасный специалист по истории права Московского государства, он в своих трудах о Казани не прошел мимо знаменательных событий Смутного времени, связанных с Никанором Шульгиным. Историк точно определил их суть, показав особенность действий казанских властей по отношению к общеземскому движению: «Абсентеизм Казани в этом общерусском движении не был, конечно, явлением случайным, коренясь в сознательном стремлении господствовавшей здесь партии, руководимой Никанором Шульгиным, сохранить, из сепаратических целей, пассивное отношение к событиям, которые волновали в ту пору русскую землю» ^[580]. История «ненадежного» дьяка Никанора Шульгина хотя и была упомянута в общих «Очерках по истории Смуты в Московском государстве XVI—XVII веков» Сергея Федоровича Платонова, но не нашла там особого отражения ^[581]. Павел Григорьевич Любомиров показал противоречие между сведениями о поддержке Шульгиным земского движения и известием «Нового летописца» об «измене» казанского дьяка. Он считал, что на автора летописи повлияли более поздние обстоятельства, связанные с поведением Шульгина «по воцарении Михаила» ^[582]. Настоящее же значение периода «правления» дьяка Никанора Шульгина в истории Казани, да и в истории России, открылось после публикации Александром Лазаревичем Станиславским и его коллегами в конце 1980-х годов комплекса новых документов о «национально-освободительной борьбе в России в 1612—1613 годах». Только тогда и выяснилось, насколько интересна эта, по справедливому указанию публикаторов, «одна из самых темных страниц Смутного времени» ^[583].