Герои Смуты - читать онлайн книгу. Автор: Вячеслав Козляков cтр.№ 80

Автору «Пискаревского летописца» тоже было известно о покушении «на съезжем дворе», только в его версии казак случайно «поколол» ножом «сына боярского», сопровождавшего Пожарского. Какие-то ярославские раны еще долго преследовали земского воеводу: «Ивашка Заруцкой прислал в Ярославль, а велел изпортити князя Дмитрея Пожарского, и до нынешняго дни та болезнь в нем».

Покушение на главного воеводу нижегородского ополчения было использовано как повод для того, чтобы привлечь на свою сторону всех земцев (не исключая, кстати, и казаков). В «Пискаревеком летописце» упоминается об обращении князя Дмитрия Пожарского, который «писал под Москву к боярину ко князю Дмитрею Тимофеевичю Трубецкому с товарыщи, и ко всем дворяном и детем боярским, и стрельцом и казаком», объявляя про «воровство» Ивана Заруцкого ^[501]. У казачьего предводителя, возможно, знавшего свою вину, не выдержали нервы, и он оставил поле противостояния двух сил — «земско-казачьей» под Москвой и «земской» в Ярославле. Когда в конце июля 1612 года ополчение двинулось из Ярославля в Москву, казаки, «мало не половина» войска, из-под Москвы ушли. Воевода князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой один дожидался подхода новых земских сил.

Выступление ополчения князя Дмитрия Пожарского и Кузьмы Минина из Ярославля было позднее поставлено келарем Авраамием Палицыным в заслугу… самому себе. В его «Сказании» говорится, что цель троицких властей изначально была в том, чтобы примирить двух воевод. Первая посылка из Троицы соборных старцев Макария Куровского и Илариона Бровцына («со многомолебным писанием поведающе им вся содеваемаа под Москвою») не принесла результата. Какое это могло быть «писание», дает представление сохранившееся послание троицких властей, обращенное к обоим князьям — Дмитрию Трубецкому и Дмитрию Пожарскому. Эту грамоту обычно связывают с событиями более позднего времени, однако мотивы обращений из Троицесергиева монастыря к пребывающему в розни войску оставались, видимо, неизменными и до противостояния земских полков у стен столицы. «Молим убо, молим вас, о благочестивии князи Димитрие Тимофеевичь и Димитрие Михайловиче — обращались к воеводам троицкие старцы, — сотворите любовь над всею Российскою землею, призовите в любовь к себе всех любовию своею». Князей призывали «отринуть» «клеветников и смутителей от ушес ваших, и возлюбите друг друга нелицемерно, не словом, но делом». Не обращаясь, правда, ни к кому конкретно, авторы грамоты обличали всех, кто погряз в «пиянстве» и других грехах, кто «беззаконно и богопротивно ныне пируют с гусльми и сурнами и цымбалы». Обоих воевод убеждали, что настали «последние дни», «времена зла», и приводили впечатляющий список пороков, к которым оказались сопричастны их современники: «…будут убо человецы самолюбцы, сребролюбцы, досадители, горделиви, хулницы, родителем непокорней, неблагодарни, непреподобни, нерадиви, немилостиви, врази, невоздержницы, некротцы, небоголюбиви, предатели, предваряюще словом, превозношаеми, сластолюбивы паче, имеюще образ благочестия, силы же его отречени». «Кто убо от нас непричастен сим злым?» — вопрошали старцы и призывали освободить страну из рук «враг»: «беззаконных лютор, и мерзких отступник латын, и неразумных и варварских язык татар, и округ борющих и обидящих нас злых разбойник и черкас» ^[502]. «Князь Дмитрей же (Пожарский. — В. К.)», по версии «Сказания» Авраамия Палицына, «писание от обители в презрение положи, пребысть в Ярославле многа время». Но промедление и было единственным упреком, который смог вменить Пожарскому Авраамий Палицын, интригуя читателя какими-то неприведенными в тексте «смутными словесами», воздействовавшими на руководителя ярославского ополчения, который «медленно и косно о шествии промышляше, некоих ради междоусобных смутных словес в Ярославле стояще и войско учрежающе, под Москвою же вси от глада изнемогающе» ^[503].

Приезжавшим из подмосковных полков служилым людям ярославское ополчение казалось более устроенным, по сравнению с «таборами» князя Дмитрия Трубецкого. Характерен рассказ «Нового летописца» о появлении в Ярославле представителей украинных служилых «городов», стоявших под Москвой в Никитском остроге, — Ивана Кондырева и Ивана Бегичева с товарищами. Очень ярко летописец повествует, как от обнаружившегося контраста между ярославским «строением ратным людям» и «утеснением от казаков под Москвою» приехавшие служилые люди буквально онемели: «И едва убо промолвиша и биша челом, чтобы шли под Москву, не мешкая, чтоб им и досталь от казаков не погинути». Украинные дворяне выглядели, если верить автору «Нового летописца», как настоящие оборванцы: «Князь Дмитрей же и все ратные их знаху и службу их ведяху, а видеша их такую бедность, такоже плаката». Награжденные деньгами и сукнами посланники украинных служилых «городов» вернулись под Москву, своим примером лучше всего агитируя в пользу новой земской силы, собравшейся в Ярославле. Всё это страшно не нравилось Ивану Заруцкому, который «хотяше их побити». Однако постепенно нарастал раскол и среди самих казаков. В Ярославль был послан известный атаман Афанасий Коломна. Еще одна встреча казачьих представителей «ото всего войска» во главе с другим заслуженным атаманом Кручиной Внуковым случилась в Ростове, на дороге, по которой ополчение шло из Ярославля к Москве. Казаки тоже просили Пожарского и Минина идти под Москву «не мешкая» и тоже были награждены «деньгами и сукнами» и отпущены обратно. Однако памятником недоверия между «всей землей» и «казаками» осталась фраза летописца: «…а приидоша не для того; приидоша же для розведания, нет ли какова умышления над ними: чаяху на себя по своему воровству какое умышление» ^[504]. Если это и было так, то подмосковные казаки убедились, что идущая к Москве земская сила настроена враждебно не к казакам вообще, а лишь к тем, кто хотел использовать борьбу с иноземцами, чтобы проложить дорогу новому самозванцу.

Нижегородско-ярославское ополчение приближалось к тому земскому «идеалу», который виделся при создании Первого ополчения. В Ярославль также приезжали служить и бывшие тушинцы, и бывшие сторонники царя Василия Шуйского, дворяне и казаки. Но дело было поставлено основательней и без той спешки, в которой создавалось ляпуновское ополчение. П. Н. Милюков в «Очерках по истории русской культуры» давно заметил сходство титула князя Дмитрия Пожарского «по избранию всех чинов людей у ратных и у земских дел стольник и воевода…» с преамбулой Приговора 30 июня 1611 года. Историк сделал далекоидущий вывод о сохранении обязательности его положений для ополчения в Ярославле ^[505]. Вряд ли речь шла о буквальном следовании нормам Приговора, но он, несомненно, оставался лучшей основой для компромисса разрозненных земских сил. Указы и приговоры созданного в ополчении «Совета всея земли» признавали не повсеместно, а лишь на ограниченной территории Замосковного края, Понизовых и Поморских городов. Однако другого правительства, пользовавшегося значительной поддержкой «Земли», не существовало.