Михаил Федорович - читать онлайн книгу. Автор: Вячеслав Козляков cтр.№ 73

Проект реформ стряпчего Ивана Андреевича Бутурлина — неординарное явление для московских порядков. В Московском государстве очень не любили нововведений, не освященных стариной, поэтому у реформаторов было мало шансов на успех. Стали обсуждать не суть того, что предлагал Бутурлин, а совсем другое — в каких отношениях находится он со своим «дядею» — окольничим Федором Леонтьевичем Бутурлиным, старшим на местнической лестнице в роду Бутурлиных. Тому инициатива племянника тоже не сулила ничего хорошего, поэтому он решил спрятаться за спасительное объяснение: дескать, Иван Бутурлин «не в целом уме». В дальнейшем карьера стряпчего Ивана Андреевича Бутурлина развивалась обычным порядком: он остался при Дворе и со временем даже получил чин московского дворянина. А значит, все наветы на него в связи с челобитной 1634 года и обвинения в сумасшествии не имеют под собой основания. Просто в глазах тогдашнего общества именно так воспринимались поступки людей, решившихся высказывать свои суждения о необходимости изменений в Московском государстве ^[327].

Вопрос о том, называть ли политическую систему 1619–1633 годов «двоевластием», является, по крайней мере, дискуссионным. У названной проблемы существует не только политический, но и личный аспект. Обычно отношение царя Михаила Федоровича к своему отцу не принимается в расчет в построениях историков, что и приводит их к фундаментальному непониманию и узости трактовок. Между тем в совместной деятельности царя и патриарха по управлению государством было прежде всего взаимное движение к гармонии чувств отца и сына, которая так часто и жестоко нарушалась раньше внешними вторжениями. В источниках нельзя отыскать ни одного распоряжения патриарха Филарета, сделанного против воли царя или без совета с ним. И — наоборот. Если это называть «двоевластием», тогда можно принять и такой термин. Однако в характеристике политической системы Московского государства в 1620-е годы большей частью подразумевается другое: доминирование патриарха Филарета над якобы безвольным и лишенным реальной власти сыном.

А это, на наш взгляд, не так. Анализ так называемой «программы патриарха Филарета» показал, что в первые годы после его возвращения можно говорить не об осуществлении какого-то заранее продуманного плана реформ, но лишь о самых общих целях, движение к которым и диктовало власти принимаемые решения. Указы царя и Боярской думы чаще всего зависели от челобитных или выписок по делам, рассматриваемых на думских заседаниях, и следовали заведенному прежде приказному порядку. Это не значит, что власть московских государей не была инициативной, что Михаил Федорович вместе с отцом не продумывали своих действий или не учитывали последствий тех или иных поступков. Но им совсем не обязательно было заниматься для этого какой-то идеологической подготовкой. На всю их деятельность сильнейшее влияние оказывали фундаментальные ценности; достаточно было того, что царь и патриарх издавали указы во имя восстановления прежнего порядка вещей, установленного «прирожеными государями», и защищали православие. Лучше патриарха Филарета Никитича никто не мог олицетворять такую преемственность с прошлым веком. Правда, современникам было понятно и другое: опыт Смутного времени тоже нельзя было отменить, как нельзя было уйти от решения проблем, рожденных им.

Поступали ли челобитные, выходил ли на улицы «мир», приходили ли «вести» о появлении врагов на границах, — все это сразу же запускало механизм рассмотрения «дел». Нет никаких признаков того, что патриарх Филарет Никитич вникал во все тонкости управления; наоборот, распоряжения судьям московских приказов шли от царя и Боярской думы. В этот период царствования Михаила Федоровича Боярская дума в основном сохранила свое первенствующее значение, хотя ее роль коллективного советчика перешла теперь к патриарху Филарету. Уже ни один «сильный человек» в Думе не мог влиять на царя Михаила Федоровича, как раньше, поскольку все такие влияния нейтрализовались патриархом. Показательно и то, что в 1620-е годы прекращается практика земских соборов, так как в присутствии патриарха становился лишним любой мирской совет, даже «всей земли».

Суть происходивших изменений состояла в том, что с приездом патриарха Филарета Никитича утверждалось и развивалось самодержавие, а не двоевластие московских государей. Е. Д. Сташевский заметил, что при новой династии стала складываться своя общественная философия, но не совсем удачно назвал ее философией «общего блага». Если же обратиться к источникам, то можно увидеть достаточно простую, даже банальную вещь. «Философской системой» патриарха, ради которой он трудился более всего, была самодержавная власть московских государей ^[328]. Формально это нашло отражение во введении новой государственной печати после 25 марта 1625 года, когда в титул царя Михаила Федоровича было добавлено слово «самодержец», а над головами орлов появилась «коруна» ^[329]. Но главное состояло в том, что именно патриарху Филарету Никитичу удалось убедить царя Михаила Федоровича воспринять философию власти, идущую от Ивана Грозного, а не от традиций Смуты. С одним «маленьким», но важным уточнением, которое внесли время и, возможно, характер самого царя Михаила Федоровича. Самодержавная власть перестала казнить и тиранить собственных подданных.

Правительства царя Михаила Федоровича. — При дворе государя. — Государевы великие дьяки

За тридцать с лишним лет царствования Михаила Федоровича сменилось несколько так называемых «правительств». И в каждом из них рядом с царем находились бояре Иван Никитич Романов, князь Иван Борисович Черкасский, Федор Иванович Шереметев, а также Борис Михайлович и Михаил Михайлович Салтыковы (за исключением опалы, пережитой ими в 1623–1633 годах). Все они были связаны родством с Романовыми и составляли «ближний круг» царя. Но при этом нити управления оставались в руках Михаила Федоровича. Только от царского слова зависели основные решения Думы и соборов, разрешение местнических счетов внутри знати. Если на что и повлияло существование такой обширной «семьи» Романовых — Черкасских — Шереметевых — Салтыковых, то не на формирование особого правительства, подобного «Избранной раде» времени Ивана Грозного, а на возникновение понятия «сильные люди». «Сильный человек» в Московском государстве — это боярин или просто человек, имевший высокий чин в Государевом дворе, богатый, известный своим родством с царем или его родственниками. Искать управу на таких людей рядовым служилым людям, даже в распространенных делах о свозе крестьян или захвате земли, было бессмысленно. Как было сказано в деле, связанном со слободами боярина Ивана Никитича Романова в Елецком уезде, «в соседстве с таким великим боярином жить невозможно» ^[330]. Дьяки в приказах просто отговаривались и ничего не предпринимали, не желая ссориться с боярами из-за ретивых челобитчиков. Очень показателен в этом смысле спор, случившийся у Ивана Ивановича Арцыбашева с боярином князем Борисом Михайловичем Лыковым. Даже думный дьяк Иван Гавренев откровенно отсылал челобитчика напрямую к царю: «Бей де челом на меня государю, чтоб государь указал доложить себя, государя, мимо меня: а я де не стану от тебя остужатца с боярином с князем Борисом Михайловичем, что де мне боярина обвинить, а тебя оправить» ^[331]. Тягаться с иными «сильными людьми» не удавалось даже боярам. В 1628 году истец Иван Плещеев в спорном деле о свозе крестьян с одним из «именитых людей» Строгановых, говорил: «А Петр де человек сильной, мочно ему и скупать, нынеча де и бояр скупают» ^[332].