Неупокоенные - читать онлайн книгу. Автор: Джон Коннолли cтр.№ 2

Гадальщик и впрямь был подвижен умом и проницателен в том смысле, в каком были проницательны со своей дедукцией Шерлок Холмс, аналитик Дюпен или маленький бельгиец Пуаро. Он был наблюдателем, делающим обобщения и выводы из наглядных признаков, сопутствующих на данный момент тому или иному персонажу. В расчет брались одежда человека, его обувь; то, как он держит при себе наличность; состояние рук и ногтей; вещи, пробуждающие при прогулке по настилу его интерес и внимание; даже минутные паузы и колебания, модуляции голоса и машинальные жесты, которыми человек тысячей неброских способов раскрывал себя. Луч внимания Гадальщика бороздил ту среду, в которой этому якобы нехитрому качеству не придавалось толком ни цены, ни значения. Люди нынче не слушали и не смотрели, они лишь думали, что слушают и смотрят. Они упускали больше, чем воспринимали, их глаза и уши постоянно были настроены на получение новой информации, на очередную ее дозу, заготовленную для них телевидением, радио, киноиндустрией; едва успев сглотнуть порцию чего-то нового, от старого они тут же избавлялись, не успев даже вдуматься в его смысл и ценность. Гадальщик был не такой. Он принадлежал к людям иного порядка, более старого, исконного склада. Он был чутко настроен на изображения и запахи, на шепоты, подчеркнуто громко звучащие в ушах, на мелкие, щекочущие волосики носа ароматы, что принимают в уме характерный цветовой оттенок. Зрение у Гадальщика являлось лишь одним из привлекаемых органов чувств, причем зачастую в общем наборе оно играло откровенно второстепенную роль. Подобно нашим первобытным предкам, в качестве первичного источника информации он опирался не на одни лишь глаза, а доверялся всем органам чувств одновременно, используя их на полную. Ум у него был как приемник, постоянно настроенный на перехват даже самых слабых радиоволн.

Что-то, само собой, давалось ему относительно легко: скажем, вес и возраст. Достаточно просто выходило и с автомобилями, по крайней мере на первых порах, когда народ в Олд-Орчард приезжал в основном на отечественных марках. Лишь позднее, в восьмидесятых — девяностых, когда все заполонил импорт, угадывать стало сложней, хотя Дэйву до сих пор удавалось удерживать планку примерно пятьдесят на пятьдесят.

Род занятий? Что ж, иногда какие-нибудь полезные детали всплывали по перехвату подачи, когда Гадальщик вслушивался в слова и тон приветствия, в ответы, в то, как люди отзывались на те или иные ключевые слова. При этом он параллельно вглядывался еще и в тайные знаки и намеки, которые могли дать одежда и кожа: изношенность или занятнанность манжет выдавали труд клерка, причем низкого пошиба, раз тот вынужден носить свою рабочую рубашку во время отпуска; пристальное изучение рук могло открыть на большом и указательном пальцах легкую примятость от ручки. Иной раз пальцы на одной или обеих руках могли быть чуть сплющены: первое, таким образом, намекало на привыкшего стучать по арифмометру счетовода-бухгалтера, второе почти наверняка выдавало секретаря или машинистку. У поваров неизменно читались мелкие следы ожогов на предплечьях, костные мозоли от ножа на указательном пальце, пятнышки от гриля и полузажившие зарубки в тех местах, где цапнул резак. Не встречалось еще такого механика, который дочиста оттер бы с желобков кожи машинное масло. Копы сами по себе бросались в глаза, а воякам уж проще было являться со своим наградным иконостасом.

Однако наблюдательности без памяти грош цена, а потому Гадальщик постоянно вбирал в себя детали неспешно текущего по променаду многолюдства, от обрывков разговоров до бегло замеченных вещичек. Если прохожий, скажем, останавливался прикурить, Дэйв мгновенно подмечал у него пачку «Мальборо», а заодно зеленый галстук. Владелец припаркованной неподалеку машины немедленно помечался как «„Форд“ в красных подтяжках». Все раскладывалось по полочкам на случай дальнейшей пригодности: даром что по-крупному осечки Гадальщик никогда не допускал — профессиональную доблесть необходимо было неуклонно блюсти, да еще и смотреться молодцом в глазах окрестных зевак. Дэйв не продержался бы у своей загородки все эти десятилетия, если б просто тыкал пальцем в небо, а затем с виноватым видом замазывал перед туристами собственные промахи надувными шариками.

Свою выручку Гадальщик понадежней засунул в карман и, прежде чем закрываться, еще раз напоследок огляделся. За день он успел утомиться, побаливала голова, и все равно жаль будет, когда все разъедутся. Не секрет, есть среди его знакомых такие, кто плачется о нынешнем состоянии Олд-Орчарда: дескать, красивый песчаный берег за век строительства окончательно погублен, а уж с появлением всяких там аттракционов, павильонов и каруселей — так и подавно; все здесь пропахло сахарной ватой, хот-догами, кремами для загара. Может, эти плакальщики и правы, но ведь есть уйма других пляжных зон, где они могут приткнуться. А вот мест, куда людям можно приехать на море семьей, с ребятишками, и пожить недельку в свое удовольствие, действительно осталось немного — чтобы вот так на песочке, да еще по сравнительно сходной цене, да еще забавы ради помериться силенками с такими, как Дэйв-Гадатель. В самом деле, Олд-Орчард теперь совсем не тот, что прежде. Вконец отбилась от рук юная поросль, того и гляди прилетит от них по голове. Городок стал каким-то мишурным, и вообще ощущение такое, что невинность отсюда ушла и не обещала вернуться. Оушн-парк, некогда ориентированный на семейный отдых религиозный курорт в пригороде, теперь словно погрязал в эпохе странного смешения, где образование и трудовое усердие на фоне курортной праздности и бездумных развлечений смотрелись как-то на редкость невыигрышно. Интересно, скольким из тех, кто нагрянул сюда дуть дешевое пиво и пожирать с бумажных тарелочек лобстеров, известно о беззаветных методистах, что в семидесятые годы девятнадцатого века создали в Олд-Орчарде палаточный городок-общину, где иной раз собиралось до десяти тысяч человек, чтобы послушать ораторов-проповедников, превозносящих благость праведной жизни без грехов? Попробуйте-ка нынче взяться увещевать разомлевших на послеполуденном солнце туристов внять слову Божьему… О реакции этих коблов можно лишь догадываться, причем для этого быть Дэйвом-Гадателем даже не обязательно.

И тем не менее Олд-Орчард Гадальщик любил. Через свой скромный балаганчик он удостоился чести лично познакомиться с такими небожителями, как Томми Дорси и Луи Армстронг (не верите — гляньте на снимки, что на стене загородки). Но в то время как эти случайные встречи знаменовали наивысшие взлеты карьеры Дэйва, его дела с обычными людьми доставляли ему стойкое удовольствие и позволяли сохранять молодость и бодрость духа. Не будь людей, Олд-Орчард — с морем или без — значил бы для него куда меньше.

Гадальщик уже убирал свои весы и знаки, когда увидел, что к нему приближается человек; точнее, не увидел, а почуял его приближение, еще до того как разглядел, поскольку у наших давно канувших предков не было возможности играть в своих скупо освещенных огнем пещерах в угадайку. Им эти качества были нужны, чтобы оставаться в живых; они предостерегали их от приближения хищников и врагов, так что бесперебойность их пребывания на этом свете зависела от постоянной вживленности в окружающий мир.

Гадальщик по привычке непринужденно обернулся и стал вбирать в себя облик незнакомца: возраст под сорок, но выглядит моложе своих лет; синие джинсы с немодной нынче свободнинкой; майка белая, но на животе слегка запачкана; ботинки тяжелые, в таких сподручней гонять на мотоцикле, чем на машине, хотя подошвы не стерты, что бывает от долгой езды на «Харлее» или другом мощном «быке»; темные набриолиненные волосы интеллигентски зачесаны назад; подбородок мелковат, а голова сжата, как от долгого пребывания под гнетущим весом, отчего костистое загорелое лицо несколько вытянуто вперед, словно у хищной птицы. Под линией волос виднеется шрам — три параллельных линии, как будто кто-то воткнул в кожу вилку и пробороздил до самой переносицы. Рот искривлен, причем по-странному: одна сторона накренена книзу, а другая уходит кверху, как у классических масок в драм-театре — в данном случае сразу двух, рассеченных повдоль и фатально меж собою совмещенных. Губы чересчур крупные — можно сказать, чувственные, хотя с манерами такого господина это слово наверняка не вяжется. Глаза карие, с мелким изъяном в виде крохотных белых точечек, что смотрятся звездами и планетами среди темного неба. Из-под ароматного флера одеколона проступал тухлый запах животных жиров и крови, разложения и отходов, исторгаемых живым организмом в тот роковой миг, когда бытие обрывается и наступает небытие.