— О Тихонове забыть раз и навсегда! — жестко и чуть ли не по слогам произнес генерал. — И упаси вас бог к нему хотя бы приблизиться! Там работают другие люди, и вы своей неорганизованной самодеятельностью можете им все дело завалить.
— Поняла! — примирительно сказала я и, вспомнив о полученном Ермаковой из Челябинска письме, достала его из сумки, протянула генералу и рассказала все, что знала. — Может быть, это как-то пригодится.
— Спасибо, мы посмотрим, как это можно использовать. Приступайте к работе. Если нужны будут деньги, любая потребуемая сумма будет вам выделена, — закончил он, вставая.
— Я могу сообщить Ковалевой, что к Анне вернулся голос? Она очень переживает за нее, — спросила я.
— Полагаю, если Ермакова знает, как за нее волнуется эта женщина, то уже сама ей позвонила.
«Интересно, она что же, решила, что я о ней не беспокоюсь?» — возмущенно подумала я и, достав свой смартфон, включила его, чтобы посмотреть, нет ли пропущенных звонков. А смартфон-то не работал! Должно быть, у меня был настолько растерянный вид, что генерал соизволил объяснить:
— Здесь никакая техника не работает. Неужели вы думаете, что я был бы так откровенен, если бы существовала хотя бы малейшая опасность того, что нас могут прослушивать?
— Это специально оборудованная комната? — в общем-то, не очень надеясь на ответ, все же спросила я.
— Нет, это специально созданная аппаратура, — направляясь к двери, сказал он. — Все вопросы решайте с Григорием Владимировичем — он с вами на связи круглосуточно. Если потребуется какая-то информация, он ее вам предоставит. Желаю вам только успеха.
Он вышел в сопровождении «очкарика», который за все это время не произнес ни слова, и мы остались вдвоем с Кроном.
— Прости меня, Ника, — виновато сказал он. — Я просто очень испугался.
Услышав такое от человека, которого не раз видела в деле, который не боялся ни бога, ни черта, я могла только изумленно вытаращиться на него.
— Что смотришь? — грустно усмехнулся он. — Да, я испугался. Как оказалось, гражданская жизнь таит в себе ничуть не меньше опасностей, чем служба. От пули или ножа спастись можно, а вот в подковерных играх я никогда силен не был. Я в должности заместителя всего два месяца, а…
— А на это место прочили кого-то другого, и теперь его сторонники тебе пакостят, — продолжила я.
— Вот именно! А что я буду делать, если меня вышибут? Охранником в магазин идти и угол где-нибудь на окраине снимать? У меня же ни кола ни двора! Только эта работа, благодаря которой я могу довольно прилично жить, но большую часть зарплаты я откладываю, чтобы в ипотеку собственное жилье купить.
— За вычетом алиментов, — напомнила я.
— А их нет! — развел руками он. — Моя бывшая благоверная решила, что я абсолютно бесперспективен в качестве отца и кормильца. Она и ее новый муж подставили меня так, что у меня не было другого выхода, как только пойти на их условия: дать согласие на усыновление им моих детей — своих иметь он не может. Так что я теперь не только разведенный, но и бездетный.
— Но ты с ними хоть общаешься или тебе даже этого не разрешили? — сочувственно спросила я.
— Пробовал, но они сами не хотят. Видимо, в мать пошли, если им деньги и подарки оказались дороже родного отца. И давай закроем эту тему, — поморщившись, предложил он.
— Как скажешь, — пожала плечами я. — Только знай, что, если тебе станет совсем погано, в Тарасове тебе всегда будут рады. Это мой город, я там многих знаю и многое могу, так что без жилья и работы не останешься.
— Спасибо, конечно, но надеюсь, что до этого не дойдет. Вернемся к делу. Какие у тебя планы?
— Позавтракаю и поеду с уборщицей Марией разговаривать. А с охранниками… Тут с Ковалевой посоветоваться надо, чтобы знать, кто есть кто.
— Ты так веришь этой Ковалевой?
— Крон, она за Анну хоть господу богу в бороду вцепится! И пошли уже, а то я зверски есть хочу.
— Подожди, на, забирай обратно. — Он протянул мне все тот же конверт с деньгами, удостоверение и кейс с аппаратурой. — Оружие, будем надеяться, тебе не пригодится.
— Да, действительно! Я страшна сама по себе! — усмехнулась я. — Уж если меня Игорь испугался, то что же говорить об остальных? Он что, действительно так хорош? И кто он, кстати?
— Лучше меня, — исчерпывающе ответил Крон, которого лично мне никогда не удавалось победить, и я от удивления присвистнула. — А вообще он телохранитель шефа и его доверенное лицо. Где его готовили и кем он был раньше, я не знаю, но никому не посоветовал бы с ним связываться.
Я убрала что в карман, что в сумку, и мы наконец вышли из номера. Уже на лестнице Крон с усмешкой заметил:
— А ты, оказывается, генеральская дочка!
— Я не дочка! Я сын! — с горечью поправила я Крона и в ответ на его удивленный взгляд объяснила: — Охотников хотел сына, наследника, продолжателя и все такое. И имя ему заранее выбрал — Евгений. А родилась, к его разочарованию, я, только имя он менять не стал. А у мамы роды были очень тяжелые, и врачи сказали, что больше детей у нее не будет. Вот он и стал воспитывать меня по своему образу и подобию. А мама чувствовала свою вину перед ним и не решалась перечить, хотя очень за меня переживала. Потом «Ворошиловка», служба. А мама за меня боялась, каждый день, каждую минуту, каждую секунду! Конечно, это не могло пройти для нее бесследно, потому она так рано и ушла. А Охотников утешился! Очень быстро утешился! — с ненавистью процедила я сквозь зубы. — И я ему этого никогда не прощу! Как и мамину исковерканную жизнь! И мою изломанную судьбу! Вот тебе и весь ответ на вопрос, почему он мне теперь однофамилец!
— Да, Ника! В каждой семье свои скелеты, — вздохнул Крон и вернулся к делу: — Ладно! Разбегаемся! И помни, Ника, любую новую информацию, какой бы незначительной она тебе ни показалась, немедленно передавай мне. И убедительно тебя прошу, постарайся не наломать дров. Хотя бы ради меня.
Сев в машину, я первым делом достала смартфон, на котором были видны пропущенные звонки от Ермаковой, но позвонила я тете Миле.
— Ты хочешь моей смерти! — трагическим голосом, в котором слышались слезы, с ходу заявила она, именно заявила, а не спросила.
Следующие пятнадцать минут я клялась всеми святыми, что люблю ее безмерно, что ее жизнь и здоровье для меня превыше всего, а заодно просила прощения за все сразу: прошлое, настоящее и авансом за будущее. Успокоив тетю, я позвонила Ермаковой. Конечно, она была счастлива, что голос к ней вернулся, но звучал он очень тревожно:
— Женя, я чувствую себя неплохо, но меня почему-то не хотят выписывать, наверное, боятся рецидива. У меня такое впечатление, что врачи мне что-то недоговаривают.
— Анна, им виднее, не надо с ними спорить, — попросила я.
— Да я и не спорю, только эта неопределенность очень сильно действует на нервы. Объясните мне, пожалуйста, что произошло. Сашенька сказала только, что «Маскарад» ставить не будут, а в спектаклях меня, как обычно, заменит Сизова.