— Скажи, что он получит только две монеты, а не три, — сказал я Горлову, не сводя глаз со смотрителя. — У него есть мертвая лошадь, которую он пустит на мясо для приезжих И в следующий раз пусть дает чистые простыни тем, кто останавливается здесь да еще платит хорошие деньги.
Горлов вздохнул и, взглянув на смотрителя, развел руками — мол, что поделаешь, дружок, сам виноват. Я забрал одну из монет и позволил смотрителю завладеть остальными.
Тем временем Петр уже подогнал сани к крыльцу, и мы уселись туда, снова закутавшись в меха. Петр захватил пригоршню снега и стал растирать себе лицо, пока оно не стало красным, как редька. Потом он растер снегом бока новых лошадей, вскочил на козлы, и мы помчались прочь.
Снова ледяной ветер летел в лицо. Я положил монету на колено Горлову.
— Отдай это Петру. Путь купит себе новые рукавицы.
— Чего ты так завелся, не понимаю, — вздохнул он, забирая монету. — Не каждый жест и не каждое слово обязательно являются оскорблением.
— Дело не в том, хотел он оскорбить меня или нет. Дело в уважении. Если бы он дал мне чистые простыни, то мог бы скалиться сколько угодно.
— Чистые простыни! Да мы же неделю не мылись! — буркнул Горлов, хотя сам спал в чистой постели.
Мы все ехали и ехали по бесконечным лесам и полям, покрытым снегом, но ближе к Санкт-Петербургу начали попадаться села. Сначала это были просто отдельные хибары, едва видные из-под снега, потом небольшие кучки чуть менее жалких лачуг, где была даже деревянная покосившаяся церквушка. Днем мы остановились пообедать на недостроенном постоялом дворе, но не задержались там, надеясь добраться до Санкт-Петербурга еще засветло.
* * *
Едва перевалив через холм, мы увидели поросшую лесом долину. Тракт скрывался в густых соснах и елях, а вдалеке над верхушками деревьев стоял столб коричневого дыма. Петр, распевавший до этого песни, умолк, а когда мы въехали в лес, Горлов вдруг сказал ему несколько слов, и сани резко свернули с дороги и, с трудом пробиваясь сквозь сугробы, остановились за огромным поваленным деревом. Пока Петр ветками заметал наш след, я соскочил с саней и развернул лошадей мордами от дороги, чем заслужил одобрительную улыбку кучера, признававшую мое знание лошадей. Я все еще не понимал, что происходит, но предосторожности с заметанием следов встревожили меня. Что касается Горлова, то он сидел в санях, как ни в чем не бывало, закутавшись в меха и глядя сквозь заснеженные ветки на дорогу. Мы с Петром тоже напряженно смотрели, ожидая, что произойдет.
Ждать пришлось недолго. На дороге показался всадник, за ним другой, потом еще двое. Всадников было много, и ехали они по два-три человека. Они были подпоясаны веревочными поясами, за которыми торчали кинжалы. Кроме этого, на боку у каждого висела кривая сабля. Многие набросили на плечи волчьи шкуры, а у одного из всадников оскаленная волчья голова была надета вместо шапки. На лошадях они держались так грациозно-небрежно, что, казалось, могли сутками скакать верхом.
— Казаки, — прошептал стоявший рядом со мной Петр.
Последний, пятьдесят третий, — еще с Крыма у меня была привычка считать все, что можно, — проехал мимо нас минут через десять.
В Крыму я повидал казаков в регулярных частях, и эти чем-то напоминали их. Несмотря на свой разбойничий вид, в их движении чувствовалась некая дисциплина, позже я смог оценить и их стратегию. Обычно разбойники не жгут города средь бела дня, опасаясь привлечь внимание солдат. А эти, наоборот, подожгли поселок и лениво двигались к следующему, давая время жителям посчитать, во что им обойдется сохранить свои жилища. И это все в нескольких часах пути от одной из двух русских столиц.
После разговора с Франклином я прочитал все, что было известно о казаках, но узнать мне удалось не много. Это был дикий народ, состоявший из беглых крестьян и татар. Они привыкли делать все, что их душе угодно, и брать все, что плохо лежит. Иногда религиозны, а иногда и нет, как придется. Время от времени казаки продавали свою саблю какому-нибудь вельможе и служили ему верой и правдой, но опять же, до поры до времени. Они могли потребовать бешеные деньги за свои услуги, а могли драться совершенно бесплатно и так же яростно, как воевали против владычества царицы на своих родных землях.
Мы подождали еще несколько минут, и Петр снова вывел сани на дорогу. Проехав через сожженную деревню, мы двинулись дальше.
— Что делают казаки так близко от Санкт-Петербурга? — спросил я Горлова.
— Казаки живут на Украине, — отрезал он. — А здесь нет никаких казаков.
Его ложь была такой убедительной, что я засомневался бы в своих наблюдениях, если бы не слышал, что прошептал Петр.
Еще полчаса мы ехали молча.
— Горлов, — окликнул я своего приятеля. — Сколько я тебя знаю, ты никогда не носил с собой пистолет, ни в бою, ни в борделе. А здесь, в своей стране, стал носить.
— Ну и что? — не глядя на меня, спросил он.
— Может, мне тоже следует приобрести пистолет?
Он повернулся ко мне и ухмыльнулся.
— И еще я хочу, чтобы ты научил меня русскому языку.
— Русскому языку? — изумился Горлов. — Никто, достойный упоминания, не говорит в России по-русски. Сама императрица говорит по-русски с акцентом, а пишет с грамматическими ошибками. Выдумал тоже!
Он громко расхохотался, словно я был круглым дураком.
— Выучив русский язык, я буду знать, что ты врешь обо мне людям и на сколько ты меня обворовываешь, когда я прошу тебя купить что-нибудь.
Горлов снова ухмыльнулся, но уже не так широко.
— Что ж, в общем, в русском языке есть своя прелесть. Я так тебе скажу: если ты хочешь шепнуть что-нибудь на ушко женщине, то лучше сделать это по-французски; если ты собираешься писать учебник по артиллерии, то следует выбрать немецкий. Если ты вознамерился произнести речь, то, безусловно, стоит отдать предпочтение английскому. Но если ты хочешь делать все это на одном языке, тогда без русского тебе не обойтись.
— Так научи меня.
Он задумчиво покусал губу.
— Ладно. Начнем, пожалуй, со слов, которые могут тебе понадобиться в первую очередь. Ну, к примеру, в том случае, если ты встретился с царицей и она посылает молодую, но опытную фрейлину навестить тебя, а ты хочешь показать, что ты настоящий джентльмен, ты можешь сказать так…
За этими разговорами мы провели последние мили пути, и, наконец, перед нами показались мосты Санкт-Петербурга.
4
Мы, наверное, уже въехали в город, но было уже совсем темно, и, кроме немногочисленных фонарей, я видел только снежную мглу, клубящуюся над бесконечными каналами.
Мы остановились у деревянной гостиницы, такой высокой, что верхних этажей не было видно из-за метели. Вывеска сообщала, что это гостиница «Герцог Гольштейн», но стиль был скорее британским, чем саксонским. Там же было покрытое эмалью изображение птицы, из-за которого мы позже дали гостинице новое название — «Белый гусь».