Враждебный портной - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Козлов cтр.№ 38

— Потому что оно продлевает твои годы, мама.

— Издеваешься, — спокойно констатировала Ираида Порфирьевна.

— Нет. Я люблю тебя, мама.

Каргина раздражала эта присутствующая практически в каждом голливудском фильме фраза, так же как и бессмысленный вопрос: «Ты в порядке?» — на который полуживой герой неизменно отвечал: «Да, я в порядке».

— А еще больше ты любишь себя! — услышал Каргин.

«Крошево», подумал он. Почти все его разговоры с матерью странным образом превращались в «крошево».

— А еще больше Россию! — «Крошево» так «крошево», решил Каргин.

— Мне продлевает жизнь уродство, а тебе — любовь к России? — неожиданно повеселела Ираида Порфирьевна.

— Потому что Россия и есть этот чудовищный, как ты выражаешься, недостроенный, но уже разваливающийся дом! — Каргин понял, что в смысле «крошева» он слабак, а потому резко ускорил процесс формирования логической цепочки. Он уже приблизился к кассе. В железной корзине мелодично, как колокольчики, позванивали, радуя душу, две бутылки «Полугара». Еще Ленин, вспомнил Каргин, рекомендовал в любой проблеме вычленять ключевое звено, храбро хвататься за него и вытаскивать всю цепь. — Ты совершенно права, мама, дом надо разрушить, а потом на его месте построить новый — чистый, светлый и теплый. И чтобы он не нависал над чужими заборами, не закрывал людям солнце, не угрожал похоронить их под своими обломками. Когда тебе завтра прислать Палыча?

— К двенадцати. Раньше никак не успею, — царственно снизошла Ираида Порфирьевна.

Она права, подумал Каргин, это звено — абсурд!

За что Каргин любил свою мать, так это за спокойное отношение к абсурду как к основополагающему элементу бытия. Ираиду Порфирьевну не тревожили сводящие с ума других людей экономические, политические, идеологические и прочие противоречия. Она принимала их как данность, как воздух, которым приходится дышать, потому что другого нет. Больше дышать нечем. Поэтому она никогда не стремилась к некоему рациональному итогу ни в разговорах, ни в житейских делах. Ираида Порфирьевна творчески развивала знаменитый, возмущавший Ленина тезис Бернштейна: «Движение — все, конечная цель — ничто!» В ее случае «конечная цель» и «движение», как начинка и тесто, воплощались в «крошеве».

В советские годы Ираида Порфирьевна работала в Главлите (была такая надзирающая над печатной продукцией организация) цензором. Она, естественно, являлась членом КПСС и, естественно, служа советской власти, не любила эту власть, часто (в нарушение строгих инструкций) помогала талантливым авторам преодолевать цензурные рогатки и даже доверительно информировала редакторов прогрессивных журналов о предстоящих изъятиях из номеров тех или иных излишне вольнодумных статей. У Каргина не было оснований не верить матери, потому что она, как и Надя, никогда не врала, видимо изначально ценя личное спокойствие выше сопутствующих лжи выгод и (в случае разоблачения) моральных издержек. Говоря, как она ее понимала, правду, Ираида Порфирьевна никого, в том числе и себя, не щадила. Может быть, поэтому Каргин не то чтобы боялся, но... воздерживался в разговорах с матерью от вопросов, которые рвались с языка. Ему казалось, что он смотрит в темное лицо равнодушного божества, готового придавить его каменной (неужели все из того же «крошева»?) плитой.

2

В Расторгуеве было по-зимнему холодно и по-весеннему, когда тает снег и вылезает скрытая грязь, бесприютно. Весна в этом году выдалась заторможенная и неуверенная. Ее упрямо тянуло на холод, как закодированного алкаша на водку. Начало апреля мало чем отличалось от февраля. Серое, подмороженное, как рыба из холодильника, небо и не эстетично, как та же самая рыба, полуоттаявшая земля, готовая в любой момент заледенеть. Каргину так и увиделась хозяйка, в отчаянии швыряющая серую рыбу обратно в морозилку, — до того непрезентабелен, несовместим с самим понятием «еда» был ее вид. Солнце отсутствовало. Глядя в запечатанное, как конверт, небо, Каргин начинал понимать древних людей, искренне веривших в то, что жрецы могут за их грехи отклеить солнце от неба, как почтовую марку от конверта. Тогда письмо не примут на божественной почте. Поэтому древние люди слушались жрецов. А еще он прочитал в Интернете, что природа, продлевая в России зиму, отзывается на настроения (уже современных) людей, уставших ждать от власти разумных решений и правильных дел. Значит, впереди Антарктида, расстроился Каргин, ядерная зима.

Палыч поставил машину у ворот и в данный момент скучал посреди замерзающей слякоти, глядя, как вылезающие из-за забора ветви секут, посвистывая, холодную задницу ветра.

Каргин припарковался рядом.

— Свободен до вечера, — отпустил Палыча.

— Ваша мать не обидится, что я не дождался пирога? — обрадованно устремился к машине Палыч.

Но тут из калитки вышла Ираида Порфирьевна. Она была в охотничьем бушлате Порфирия Диевича, в черном монашеском платке, с папиросой в зубах и с полиэтиленовым пакетом в руках. Бросив взгляд на пакет, Каргин убедился, что «крошево» достигло стопроцентного соответствия своему названию. Как будто птичий корм или какую-то крупу вынесла Палычу Ираида Порфирьевна. Дабы замаскировать кулинарную несостоятельность «крошева», она вложила в пакет несколько увядших стрел зеленого лука и обрывков петрушки.

— Ну, все, Палыч, теперь ты не умрешь от голода, — передал водителю пакет Каргин, незаметно кивнув на урну у ворот.

— Спасибо, Ираида Порфирьевна, — почтительно принял подношение Палыч, — дай Бог вам здоровья.

— В этом году похороните, — ответила Ираида Порфирьевна.

— Пойдем, мама, — потащил ее в дом Каргин. Он старался не пить в первой половине дня, но сейчас не мог думать ни о чем, кроме как о добром глотке «Полугара». Да и ледяная бессолнечная первая половина весеннего дня мало чем отличалась от угрюмого зимнего вечера.

Подозрительно громко гудящий газовый котел еще не успел разогнать горячую воду по протестующе булькающим батареям.

Ираида Порфирьевна уселась за стол, не снимая засаленного, в древних потеках кабаньей и лосиной крови охотничьего бушлата и не разматывая черного платка. Она всегда с презрением относилась к быту, в особенности к такому его измерению, как уют.

При Порфирии Диевиче дача имела куда более жилой (и живой!) вид. Сейчас дом напоминал разоренный и заброшенный офис. Лет десять назад Ираида Порфирьевна трудилась в редакции научно-­популярного журнала, где ей подолгу не платили зарплату. Когда журнал окончательно разорился, главный редактор предложил ей забрать мебель — видимо, чтобы не тратиться на вынос на помойку. Она позвонила Каргину. Его доводы, что никто просто так хорошую мебель не отдаст, зачем захламлять дачу, не произвели на мать впечатления. Каргин организовал машину с грузчиками, не видя мебели. А когда увидел — было поздно. Дом превратился в склад списанной, с отваливающимися дверцами и ободранными углами рухляди.