Быть Сергеем Довлатовым. Традегия веселого человека - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Соловьев, Елена Клепикова cтр.№ 124

читать книги онлайн бесплатно
 
 

Онлайн книга - Быть Сергеем Довлатовым. Традегия веселого человека | Автор книги - Владимир Соловьев , Елена Клепикова

Cтраница 124
читать онлайн книги бесплатно

Произвела.

Помимо всего прочего, кто бы еще о всех наших великих знакомцах написал такие головокружительные голографические портреты, как авторы этой книги! Включая эту книгу.

Я был сторонним зрителем на трагическом празднике жизни, соглядатаем, кибицером, вуайеристом чужих страстей, счастий и несчастий, непричастный на равных происходящему. Младший современник своих друзей и врагов, я пережил их не потому, что позже родился, а потому, что смотрел на жизнь с птичьего полета, как будто уже тогда засел за тома воспоминаний (первая мемуарная записная книжка в одиннадцатилетнем возрасте). Не всем моя мемуаристика по душе, а кое-кто принимает ее в штыки, обвиняя автора во всех смертных грехах. По фигу, хоть и не пофигист: на каждый чих не наздравствуешься. А покойникам понравились бы мои воспоминания о них? Бродскому, Довлатову, Окуджаве, Эфросу? Не знаю. Кому как, думаю. Мертвые не только сраму, но и голосу не имут, зато одна вдова разобиделась: Оля Окуджава. Думаю, больше тем, что я о ней написал, а не о безлюбом Булате. Переживет. И я переживу. Помню, как осерчала на меня Нора Сергеевна Довлатова, когда я написал, что Сережу свела в могилу общая писательская болезнь – алкоголизм, тогда это было секретом Полишинеля и печатно не упоминалось. «Я пожалуюсь Иосифу!» – кричала она на меня, а Бродский был высшей инстанцией в нашем эмигрантском общежитии. Попросту говоря, пахан.

Лена Довлатова тоже не всегда согласна с тем, что я пишу про Сережу. Вот недавний пример.

В своем мемуарном опусе о Довлатове я вспомнил, как Сережа насмешничал над нашим общим другом, издателем и книголюбом Гришей Поляком, что книжники и книгари книг не читают. Ну, как работницы кондитерских фабрик ненавидят сласти. А как насчет рабочих алкогольных предприятий? А книги – род алкоголизма или наркотика. «Спросите у Гриши, чем кончается „Анна Каренина“», – говорил Сережа при Грише, а тот краснел и помалкивал. Но Сережа тоже вряд ли дочитал «Анну Каренину» – иначе бы знал, что роман не кончается, когда Анна бросается под поезд.

Так вот, Лена Довлатова тут же вступилась за читательскую честь Сережи:


«Вольдемар, почему так грустно? Ведь не ураган же причина? А Сережа „Анну Каренину“, естественно, читал до конца. Даже я помню, что Вронский не женился, а уехал воевать. Летом пробовала прочесть этот роман снова и не смогла. Отложила. Привет всей семье, включая четвероногого. Лена».


С Леной Довлатовой мы друзья по гроб жизни. Как были друзьями с Сережей – по Питеру и особенно по Нью-Йорку. Помимо всего прочего, она мне помогала и помогает, когда я строчу свои воспоминания и когда делал фильм «Мой сосед Сережа Довлатов», где не только большое интервью с ней, но и много архивных материалов, которые она предоставила для этого фильма. Когда она на меня серчает, переходит с Вольдемара на Володю, но когда сменяет гнев на милость, опять зовет Вольдемаром, как звал меня Сережа.

Как-то звоню Лене и спрашиваю, вошла ли в «Записные книжки» история про художника Натана Альтмана, которую я слышал в классном Сережином исполнении. Мало того что нигде не опубликована (хотя в этой книге я ее уже приводил), но даже Лена ее позабыла. Как же, говорю, жена престарелого мэтра прилюдно упрекает его:

– Он меня больше не хочет.

– Я не хочу тебя хотеть, – парирует Альтман.

Было – не было, но оправдательная формула импотенции – гениальная. Вот только кто автор, не знаю – Альтман или Довлатов?

И сколько таких забытых историй, не вошедших в Сережины «Записные книжки»!

– Вы мне достались в наследство от Сережи, – говорит мне Лена.

– Это вы мне достались в наследство от Сережи, – говорю я.

На самом деле ни то ни другое. Лена совсем не «Сергей Довлатов сегодня», а сама по себе. Как была и при его жизни. Независимая натура. Умный человек. Красивая женщина. Сережа с некоторым удивлением говорил мне, что столько лет вместе, а Лена до сих пор волнует его сексуально. Пора наконец и мне признаться: я всегда испытывал к Лене Довлатовой тягу, род влюбленности, если хотите…

Жизнь подступает ко мне со всех сторон – через поры снов, через накат событий, через возрастной реал, через грядущую смерть. Сплошной Элизиум, пусть кто-то еще жив и переживет меня.

А после помянутых вечеров – перепив, переед, недослых, недосып – ночь буйных снов и железобетонных эрекций, какие не всегда испытываю с Леной (Клепиковой). Сам по себе стоит сильнее, чем на нее. С ней – встает постепенно, а тут вдруг и не усмирить. Лена в соседней комнате, грех будить, да и не уверен, донесу ли мой разгоряченный.

Есть у меня заветная подушечка – а сплю я на четырех, – на ней мне снятся особо занимательные, возбуждающие сны. Одолжить? Нет, не волшебные сны, а волшебную подушечку, в которой снов – до фига. Стоит положить на нее голову, как клонит то ли ко сну, то ли к смерти, и сны начинают сниться еще до того, как засыпаю, стоит закрыть утомленные чтением глаза, а потом просыпаюсь и долго не могу прийти в себя: где я?

Promontorium Somni, глыба снов.

Снился в виде большого мотылька мой любимый покойный сиамец князь Мышкин с его вечным страхом и нервами – я придерживаю штору, а он влетает и вылетает. Как вбегал с балкона в комнату и выбегал обратно, пока я завтракал. Само собой, я всех своих котов обожал и люблю оставшегося Бонжура, но таких, как Мышкин, у меня не было и уже не будет. Хорошо хоть, является мне во сне, пусть и в виде ночного мотылька. Или вот ношу его на руках, как дитя малое, – увы, опять во сне. Не забывай меня, Мышкин, прилетай чаще, ангеленок. Явись, возлюбленная тень, мне на смертном одре, встреть меня на том свете, как любезное сердцу доказательство существования потустороннего мира.

– Ты уже разговариваешь с самим собой? – говорит Лена, входя ко мне в комнату.

– Я разговариваю с котом – по любому поводу и на любые темы. – И указываю на Бонжура.

Очередной сон с ушедшим поездом. Я с какой-то группой, и вот на перроне не оказывается ни группы, ни двух моих чемоданов, ни корытца какого-то мальчика – что за мальчик? Что за корытце? А двери в поезде уже даже не закрывают, а задраивают навсегда. И мы с этим мальчиком бежим на лужайку, где были до того и где находим два моих чемодана и его корытце, но что нам теперь делать? Что делать, что делать, думаю я, проснувшись, и вдруг до меня доходит, что мальчик – это и есть я, а я – это мальчик. И тогда мы с ним окончательно просыпаемся и лежим недоумевая.

Мальчик умер?

А на следующий день, опять во сне, я покупаю билеты куда-то заранее, за два месяца, чтобы не опоздать. Что все это значит?

Жека уезжает на месяц в Бутан, и мне приснилось, что его кусает змея в гениталии. Рассказываю и предупреждаю быть осторожным со змеями.

Снится мой папа с двухлетним Жекой, что и на самом деле было в жизни, но потом с семилетним, до которого папа не дожил, а потом с семнадцатилетним – тем более. Мертвый – с живым.

Снилось – страшно записывать, – что Жека умер, опередив меня. Я не управляю своими снами. Если литература – это управляемые сны, то что есть неуправляемые сны?

Вернуться к просмотру книги Перейти к Оглавлению Перейти к Примечанию