1941 год глазами немцев. Березовые кресты вместо железных - читать онлайн книгу. Автор: Роберт Кершоу cтр.№ 66

Фронтовые младшие офицеры и солдаты критиковали смену главного направления, но это мало что меняло. В конце концов, в первую очередь их интересовали не стратегическая заумь, а возможность уцелеть и хоть как-то приспособиться к нелегким условиям, в которых приходилось действовать. Немецкий солдат был приучен к внезапным переменам. И воспринимал их довольно равнодушно — фюрер и «начальство наверху» «знали, что делают». Были случаи, когда именно смена направления главного удара способствовала более скорому завершению кампании, как, например, во Франции или на Крите. Немецкий солдат привык безоговорочно повиноваться.

Майор Бернд Фрейтаг фон Лорингхофен вспоминает о возвращении Гудериана после знаменательного совещания в ставке фюрера в Растенбурге 23 августа и неудачной попытке генерала уговорить фюрера продолжить наступление на Москву. «Мы все были поражены и расстроены, — говорит фон Лорингхофен, — …когда Гитлер сумел переубедить его в том, что сейчас куда важнее наступать на юг, на Украину». Гауптман Александр Штальберг тоже был весьма удивлен, узнав, что 12-й танковой дивизии предстоит наступать на ленинградском направлении.

«Шоком для всех стала новость о том, что нам предстоит прервать наступление на Москву и повернуть на Ленинград. Что это за новая стратегия? Сразу же возникли слухи о том, что решение это принято на самом верху и исходит от самого Гитлера».

И всего пару дней спустя «все стало окончательно ясно» с 12-й дивизией. «Москва утратила приоритетность, сначала мы должны были овладеть Ленинградом». После войны майор Бернд Фрейтаг фон Лорингхофен заметил, что «это решение трудно понять с позиции сегодняшнего дня». И, размышляя, добавляет:

«Не следует забывать о жесткой иерархии того времени, о четком осознании необходимости наличия бесперебойно функционирующей командной цепочки. И в той обстановке было крайне тяжело предлагать всякого рода альтернативные решения».

И обсуждение приказа фюрера сменить направление главного удара не могло стать предметом для дискуссий. «Это было невозможно в принципе», — считает фон Лорингхофен.

Некоторые из ветеранов русской кампании уже после войны обсуждали эту проблему в своих публикациях. Артиллерист Вернер Адамчик, узнав о том, что его подразделению предстоит марш на Ленинград:

«…взглянул на карту России. Расстояние от Смоленска до Ленинграда составляло около 600 км. С другой стороны, расстояние от Смоленска до Москвы равнялось 400 км… Не приходилось сомневаться, что русские, надумай они помешать нам добраться до Москвы, были бы разгромлены. Что-то подсказывало мне, что упускать такой уникальный шанс, как взятие столицы противника, никак нельзя. Я никогда не понимал, что нас могло заставить изменить первоначальный план».

Лейтенант Генрих Хаапе из 18-го пехотного полка (группа армий «Центр») того же мнения на этот счет:

«У нас за плечами был 1000-километровый бросок из Восточной Пруссии. Тысячу километров менее чем за 5 недель. Три четверти мы уже прошли, осталось всего ничего. Еще неделя, и мы были там».

Потом наступила непонятная пауза, приказов продолжить марш не поступало до самого «30 июля, когда пришло совершенно необъяснимое распоряжение оборудовать оборонительные позиции».

Во многих публикациях послевоенных лет прослеживается мысль о том, что пресловутые разногласия в генштабе в период 4-24 августа могли повлиять на исход всей войны, предотвратив поражение Сталина. Ничего подобного, разумеется, не отыщешь в военных дневниках и солдатских письмах домой той поры. Солдаты лишних вопросов не задают и приказов не обсуждают. И почти во всех письмах присутствует одна тема — лишь бы эта война поскорее закончилась. И если для этого нужно сменить направление главного удара — да будет так!

Немецким солдатам все чаще приходилось окапываться и отбивать советские контратаки

Оптимизма поубавилось с осознанием того, что кампания неумолимо затягивается. «Если дальше будут наступать такими темпами, — писала одна домохозяйка на фронт, — тогда крушение России не за горами». 8 августа один обер-ефрейтор заявил, что «поскольку… грядет нешуточная битва за колыбель большевистской революции, мы выступаем на Ленинград». И, несмотря на ожесточенное сопротивление «отъявленных коммунистов», несмотря на дожди и грозы, наступление «им не остановить». Другой ефрейтор, уже из группы армий «Юг», писал 24 августа: «Враг упорно оборонял свои позиции, но тщетно, ему пришлось с большими потерями отступить». Куда более беспокоил приказ о переходе на центральном направлении к обороне, нежели о повороте сил для нанесения удара на южном. «Я уже сыт по горло этим Советским Союзом», — заявляет унтер-офицер из 251-й пехотной дивизии.

«День и ночь мы вынуждены были ютиться в землянках, защищаться от шрапнели. В окопах воды по колено, кругом вши и всякая другая дрянь».

Такое уже бывало и раньше. В 1917-м. Еще один ефрейтор из 256-й пехотной дивизии досадует: «…в прошлом году было куда легче, тогда, в начале июля, когда закончилась война с Францией и когда понемногу стали отпускать по домам». Во всех письмах красной нитью проходит мысль — поскорее покончить с этой войной, тогда и шансов выжить будет больше. Бернгард Риттер, 24-летний рядовой мотопехотной дивизии, попытался примириться с травмирующими психику условиями войны, выразив сокровенные мысли в своем дневнике. 19 августа он писал:

«Куда бросит нас эта война завтра? Как все будет? Хочется надеяться, что скоро грянет решающая битва, и мы будем в ней участвовать».

Риттер, как и многие другие фронтовые солдаты, силился избавить себя от боли утраты своих товарищей ради сохранения эмоционального равновесия. Это было нелегко. Риттер упоминает о двух могилах близких друзей, они похоронены тут же, в ближнем тылу. Еще недавно все тряслись в одном и том же кузове. А теперь мы уйдем дальше, а эти две могилы останутся. «Одна из нехитрых истин, которым нас учит война, — продолжает Риттер, — что в них похоронена какая-то часть и тебя самого».

Гаральд Генри, все еще преодолевающий все тяготы форсированного марша в составе группы армий «Центр», писал 18 августа:

«Не будет преувеличением сказать, что «и собака бы такой жизни не вынесла», если иметь в виду те условия, в которых мы тут пребываем. Целыми днями мы и в дождь, и в солнце зарываемся поглубже в землю…»

Четыре дня спустя он сочинил еще одно письмо. Это было как раз в период свары в генералитете, вызванной обсуждением вопроса о смене направления главного удара. «Вчера был день, настолько кровопролитный, со столькими трупами, со столькими ранеными, с таким громом орудий, что я и описать его не в силах». Потери личного состава в подразделении, где служил Генри, были весьма серьезны. «Погиб старик Грабке, унтер-офицер, и еще несколько моих друзей, — грустно отмечает он. — Это просто чудо, что я остался жив в этом аду, и что меня даже не зацепило». Так что, разногласия по поводу избрания направления главного удара и прочие стратегические премудрости не здорово волновали личный состав. В отличие от извечного вопроса: как выжить и завтра. Солдаты и их домашние от всей души желали одного — чтобы эта бойня поскорее кончилась. «А что, с русскими еще не покончили?» — вопрошает одна мамаша в письме сыну на фронт: