Анти-Ахматова - читать онлайн книгу. Автор: Тамара Катаева cтр.№ 15

Ее ранило, что ее жизнь, так же, как жизнь Гумилева, была описана неверно и дурно, и она чувствовала, что это делает бессмыслицей их творчество.

Аманда ХЕЙТ. Человек, а не легенда. Стр. 671

Лучше не скажешь. Для этого она пригрела несовершеннолетнюю девушку и надиктовывала ей то, что имела сказать.

…А жизнь Шекспира не только была описана «неверно и дурно» — возможно, это была совсем не его жизнь. Но это не «делает бессмыслицей» его творчество. Это то, что я хочу сказать этой книгой.

28 января 1961 года.

Ее терзают мысли о ее биографии, искажаемой на Западе. Снова — гнев по поводу предисловия к стихам в итальянской антологии.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 457

Ахматова выбросила себя на западный рынок как «биографию» — подработанную для этой цели. Продать Анну Ахматову как поэта на Западе было невозможно. Она да, плохо переводилась, при всей малой целесообразности этого занятия — поэтического перевода как такового: легкость или трудность этого перевода не является тем более положительным или отрицательным качеством. Кого-то легче переводить, кого-то труднее, кто-то теряет в переводе все, кто-то — хоть что-то приобретает. Ахматову на Западе почти не знали, что знали — интереса не вызывало. Казалось вторичным и не слишком оригинальным. На волне оттепели и всколыхнутые «Доктором Живаго», обратили внимание на «Реквием». Обратили внимание не Бог весть как — всей чести было, что пригласили «за границу».

Твардовский поехал в Италию на заседание Руководящего совета Европейского сообщества писателей, вице-президентом которого он являлся.

А. И. КОНДРАТОВИЧ. Твардовский и Ахматова. Стр. 678

Это сообщество решило наградить Анну Ахматову премией — «короновать», как хором пели потом ее почитатели (никто не хотел видеть: чтобы поставить ее перед выбором — заступаться за Иосифа Бродского, ожидавшего суда, или поехать за границу).

Мероприятие было абсолютно совкового пошиба: так провинциальные жены ответственных работников едут по турпутевке в Чехословакию. Сбиваются по номерам, заграницу, кроме покупок и подарков, обсуждать неинтересно: ничего не видели, ничего не поняли, говорят только об оставленных губернских делах.

После первых поздравлений и тостов итальянцы скоро ушли. У оставшихся разговор постепенно оживлялся. Обратились к стихам, переводам, изданиям.

И. Н. ПУНИНА. Анна Ахматова на Сицилии. Стр. 669

Окружающим она внушает, что, живи на Западе, была бы миллионершей.

«Поэма».

Тираж нарочито маленький — всего 25 тысяч.

Такие тиражи ей обеспечил нарочно созданный советским строем литературный голод. На Западе у нее было бы 800 экземпляров. Или 300.

«Это для того, — пояснила она, — чтобы за границей думали, будто я ничтожество, будто читатели вовсе не хотят читать Ахматову».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 269

Все о заграницах да о заграницах.

На родине у нее была слава «пророчицы» — мелковатая слава, как на возросшие аппетиты Ахматовой. В мировую славу с кондачка было не въехать. Там уже вовсю «процветали» прецизионные технологии вхождения в заветный круг.

Волков: Ну, Ахматова с этими «вынырнувшими» своими стихотворениями и более сложные игры затевала. Она в свои тетради в пятидесятые и шестидесятые годы списывала стихи, под которыми ставила даты «1909» и «1910». И так их и печатала как свои ранние стихи. Кстати, в XX веке, когда в искусстве стал важным приоритет в области художественных приемов, такие номера многие откалывали. Малевич, например, приехавший в Берлин в конце двадцатых годов, написал там целый цикл картин, датированных предреволюционными годами…

Бродский: Это вполне может быть! Прежде всего за этим может стоять нормальное кокетство.

Бродский проявляет невиданную инфантильность, присущую ему только в разговоре об Ахматовой.

Это «кокетство» — на самом деле неуважение к себе. К своему творчеству, к своей личной истории.

Правда, он тут же дает расшифровку этого «кокетства» — за ним стоят вещи гораздо более практические.

Затем — соперничество с кем-нибудь. И когда Ахматова делала подобное, то она, я думаю, даже имела право на это. Потому что она, может быть, говорила себе: да ведь я про это раньше думала, чем икс или игрек, я раньше это нашла.

Соломон ВОЛКОВ. Диалоги с Иосифом Бродским. Стр. 266–267

Совершенно верно. И она не зря возмущается, узнав, что приоритеты считают по-другому:

Вся я из Кузмина.

Так говорят на Западе недоумки, а она — имеет право поставить все с ног на голову. Кузмина — обозвать гнусным педерастом (она не знала, что на Западе давно в моде политкорректность и гомофобию «уже никто не носит»), громко прокричать:

Ну, в общем, если за состоятельные аргументы признавать кокетство и «я раньше об этом думала», а фальсификацию датировки признать нормальным творческим приемом — то тогда Бродский, продвигающий на Западе Ахматову, может считаться добросовестным промоутером.

В маркетинге она проявляла юношескую гибкость. Назвав свое программное стихотворение «Нас четверо», подмазав свое имя к Пастернаку, Мандельштаму и — Марине Цветаевой. Той самой, которая «замечательно, что как-то полупонимала, что Ахматовой принадлежит первое место в тайной вакансии на женское место в русской литературе». Закон таков, что двум брэндам — не взаимоисключающим, а взаимопродвигающим, подстегивающим, провоцирующим потребителя — всегда есть место. Это как «Порше» и «Феррари». Полупонимает ли каждый из них, что он в компании равных? Но я против того, чтобы «Нас трое!» кричал концепт-кар тольяттинского автогиганта.

Сэр Исайя Берлин — Исайя Менделевич Берлин — эмигрант, сделавший научную карьеру в Англии, культуролог, посетивший однажды Анну Ахматову в Ленинграде и проведший с ней продолжительную беседу, имел огромное значение в последние два десятилетия жизни Ахматовой, практически оказал влияние на более чем четверть ее жизни. Но не в том смысле, какой она беспардонно придумала, у него никогда не было с ней никакой мужской истории: он был младше ее ровно на двадцать лет, встретился случайно один раз (еще один раз зашел с коротким визитом попрощаться, через месяц), не интересовался ею в последующие годы, радушно принимал, когда она приехала в Оксфорд. К его, возможно, чести надо сказать, что — не оборвал этих формальных отношений резко и публично, когда стало известно, что она посвящает ему любовные стихи, сожалеет с горечью (обстоятельства!), что он «не станет ей милым мужем», считает себя в связи с «отношениями» с ним виновницей холодной войны между Россией и Западом. И прочий бред. Такого поклонника, мужа, публично заявленного любовника — она считала очень подходящим себе но статусу.