Анти-Ахматова - читать онлайн книгу. Автор: Тамара Катаева cтр.№ 147

Но кажется, и величия ахматовских строк Бродский не признавал.

Что же остается?

В общем, глава о Муре, сыне Цветаевой, об участии в его судьбе, вернее — о неучастии (для ясности скажу — о преступном неучастии) в ней Анны Ахматовой.

Георгий ЭФРОН. Дневник. 1943 год. Стр. 7

…Мур попал в эвакуацию в Ташкент. Он уже круглый сирота, сестра и тетка в лагере.

Георгий Эфрон, или Мур, сын Марины Цветаевой, ему тогда исполнилось шестнадцать. <…> Мур написал статью о современной французской поэзии. <…> Мур зарабатывал на хлеб тем, что писал плакаты и стихи для Телеграфного агентства (УзТАГ). <…> И ни на что не жаловался. Рубашки у него всегда были свежие, башмаки начищены до блеска. Он жил вполне самостоятельно. <…> Беллетристики он не признавал, говорил, что это пустая трата времени. <…> Он отдавал предпочтение истории и философии. Именно от Мура я впервые услышал о евразийстве, нечто вроде того, что развивал потом в своих книгах Л. Н. Гумилев. <…> Для меня все это было новым и неожиданным.

Эдуард БАБАЕВ. Воспоминания. Стр. 145–147

Ни слова не говорил об отце. И не любил, чтобы ему высказывали сочувствие. Какая-то литературная дама, недавно появившаяся в эвакуации, бросилась к нему с расспросами о Марине Ивановне и с объятиями, но Мур холодно отстранил ее и сказал: «Марина Ивановна повесилась! Разве вы не знаете?» Литературная дама чуть не упала в обморок и потом всюду называла Мура «бесчувственным».

Эдуард БАБАЕВ. Воспоминания. Стр. 146

Привилегированный дом, «лауреатник», где в эвакуации жила Ахматова:

Мур <…> говорил, что <…> в просторечии называется «лепрозорием». И рассказывал невероятные истории из жизни «неприкасаемых». «Вот, например, — говорил Мур, — Анна Ахматова написала стихи о своей «вольности» и «забаве». А Сергей Митрофанович Городецкий говорит: «Кто это пишет? Анна Ахматова? Моя недоучка…» А ты говоришь: «Олимп», — смеялся Мур.

<…> В Ташкенте были напечатаны «Думы» Сергея Городецкого с подзаголовком: «Семнадцатая книга стихов». Я принес этот сборник Анне Андреевне. «Семнадцатая книга стихов… Много я дам тому, кто вспомнит, как называлась шестнадцатая!» <…> Когда я рассказал об этом Муру, он хохотал от всей души и привел слова Мандельштама из «Шума времени»: «Литературная злость! Если бы не ты, с чем бы я стал есть земную соль!» <…>

Я, слушая Мура, учился понимать Марину Цветаеву. Она присутствовала в нем в гораздо большей степени, чем можно было предположить. И вся его судьба предсказана ее стихами.

Эдуард БАБАЕВ. Воспоминания. Стр. 148–149

Пастернак — жене.

«Позаботься о ее мальчике, узнай, где он и что с ним».

Борис ПАСТЕРНАК. Письма З. Н. Пастернак. Стр. 180

Муру могло повезти — Ахматова была «в славе».

Марта 1942.

Письмо Г. С. Эфрона — С. Д. Гуревичу.

Она написала изумительную поэму; пользуется необыкновенным почетом и уважением, часто выступает, вообще «возродилась».

Слава богу, Ахматова иногда дает немного денег.

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 3. Стр. 70

Давала немного и недолго.

Ахматову всячески протежировал Ал. Толстой. Она через него начала действовать, чтобы меня включили в число «счастливцев» (посетителей столовой Писателей). Это было неимоверно, сказочно сложно.

Г. ЭФРОН. Письма. Стр. 38

На самом деле — для нее не так уж сказочно сложно.

Февраль 42.

В эти же дни выяснилось, что NN давно уже получила пропуск в магазин, то есть право НА ПАЕК; ее известили — и ОНА ПОЗАБЫЛА об этом чудовище… <…> Капуста, желе, вино, пшенная крупа, лапша.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 396

Мур бы не позабыл.

Но благодеяния уже кончились.

Через день в дневнике Чуковской цитата, скорее всего из Ахматовой о Муре: «Как страшно видеть голод на таком молодом лице». Комментарии Чуковской — Мур (Георгий Сергеевич Эфрон, 1925–1944), сын Марины Цветаевой. С конца ноября 1941 года жил в Ташкенте, один после гибели отца, матери и ареста сестры. (Это тебе не дважды вдова.) Мур учился в девятом классе, бедствовал и голодал.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 398

Ему было 16 лет. Это про него Ахматова назидательно напишет: видела лицо убийцы, когда он украл — от голода. Это с его матерью Ахматова в эти месяцы не перестает считаться славой — и про нее же кричит, заподозрив, что ей могут недодать неполагающихся, но несомненно обязательных к выплате ей, Ахматовой, благ: «Марину из меня хотят сделать! Не на такую напали!»

Я ушла в отчаяньи, <…> от постоянного ее желания провести параллель между своей судьбой и судьбой Цветаевой.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 349

Когда Цветаева вошла в моду, Анна Ахматова не постеснялась написать стихотворение «Нас четверо» — мол, они — едины, один уровень, одни почести: Мандельштам, Цветаева, Пастернак, Анна Ахматова. Феномен «Краткого курса истории партии» ей кажется очень эффективным: определяются основные линии, записываются — и все, никаких разночтений больше не допускается. Она выпустила такой манифест сама: «Нас четверо». Пиетет русских перед печатным словом да перед великим словом Ахматовой — велик. Поверили сами и за границы весть понесли: их — четверо. Были близки между собой и по-человечески, житейски. Кроме Цветаевой и Ахматовой, конечно: Маринина привязанность к Ахматовой совершенно фантастична, правда, не связана с реальностью (от реальности она с отвращением отвернулась), а Ахматова, так та с самого начала завидовала и ненавидела. Дело понятное.

В «четверке» были дети. У Мандельштамов — нет, у Пастернака — под надежной опекой жены, Лев Гумилев и Аля Эфрон — в тюрьме, оставался один Мур. Судьба как нарочно свела их с Ахматовой в одном городе.

Хлеб, голод, жизнь и смерть — это то, чего не видит Ахматова. Такие слова она охотно включает в свои стихи, потому что это красиво и звучит значительно, а в самой жизни главное для нее — погремушки тщеславия.

Удача Ахматовой — встретить на главной улице Ташкента главного человека от литературы — Алексея Толстого — да еще при зрителях — двух оборванных мальчишках, один из которых был сыном Марины Цветаевой. Вот эта роскошная сцена в подробном изложении.