Мирабо - читать онлайн книгу. Автор: Рене де Кастр cтр.№ 90

Это был крик души гения. Национальное собрание не нашлось, что ответить.

Поправку Ланжюинэ в редакции Блена приняли большинством голосов. Политическая карьера Мирабо была сломана…

VI

Политическая карьера была сломана, но Мирабо еще об этом не подозревал: ему было сорок лет, и он сознавал свой гений; он решил, что просто наткнулся на препятствие, а не свалился в пропасть. Разве у него в запасе нет долгих лет, чтобы взять реванш?

Однако нанесенный ему удар вызвал боль и отвращение. «Не говори мне об этих глупых ненавистниках, слишком глупых, если не жестоких, — сказал он в тот же вечер своей сестре дю Сайян, — и сердись на них не из-за меня, а только из-за блага государства и Революции, которого они не понимают».

Слова великого государственного деятеля! Граф де Мирабо знал, что, ударив по нему, нанесли удар Франции: проигранное сражение не заставило его отказаться от возможной победы в войне.

«Что делать? Именно вы, дорогой граф, должны наметить для меня план кампании», — писал он Ламарку три дня спустя. И Мовийону: «Не скажу, что Собрание не обошлось со мной немного сурово; но если бы Вы знали, в скольких смыслах правительство и все зародыши партий настраивали его против меня; если бы Вы знали, сколько подкупа, интриг и клеветы привнесли туда министры, аристократия и духовенство, Вы бы менее удивлялись. Увы, мой друг, Вы правы. Много тщеславия и мало любви к славе — нам следует менять национальный менталитет…»

Маневр Собрания был настолько явным, низким и трусливым, что на него отреагировала общественность.

Возможно, самый замечательный отклик последовал от Эмили де Мариньян. Разведенная супруга внимательно следила за карьерой мужа, которого не сумела понять. Она написала госпоже дю Сайян, как она сожалеет по поводу решения от 7 ноября. Тогда сестра Мирабо затеяла примирение супругов. Эмили предоставила ей карт-бланш, и Каролина дю Сайян принялась уговаривать брата.

Мирабо благосклонно выслушал предложение — вернуть себе супругу было для него шансом решить множество финансовых проблем. Кто смог бы помешать Эмили уплатить по счетам своего мужа? А если он сбросит кандалы своих долгов, то станет свободнее в политической деятельности и сможет, наконец, подняться выше вечных обвинений в коррупции, пятнающих его репутацию.

Согласится ли он на такой выход из положения? Возникала масса препятствий: главное из них — госпожа Лежей. Она вряд ли смирится с тем, что Мирабо, всё еще привязанный к ней чувственной ненасытностью, вернется к супруге. Женой издателя руководили и другие, более благопристойные соображения: успех Мирабо мог принести состояние издательству. Однако эта связь не была непреодолимой преградой для планов Эмили; она была готова делить этого мужчину с его любовницей, поскольку Мирабо был неутомим.

Оноре Габриэль рассказал жене, не раскрывая всех карт, о том, что творилось в его душе: «Ты считаешь меня честолюбивым; ты ошибаешься, по меньшей мере, если рассматривать это слово в привычном смысле. Я никогда не знал честолюбия галунов и санов. Я хотел подготовить, ускорить, утвердить великую революцию в людских делах, для пользы всего рода человеческого… Я получил жестокий вызов со стороны прованского дворянства, и вполне естественно думать, что мое поведение было обусловлено жаждой мести. Это не так. Бездарность и коварство правительства, с одной стороны, глупость и неловкость партии, враждебной Революции, — с другой, не раз заставляли меня выйти за рамки собственных возможностей, но я всегда предпочитал возвращаться к золотой середине или еще лучше — не выходить за ее пределы… Я могу и хочу преуспеть только в силу жизненной необходимости; если такой необходимости нет, я просто-напросто не преуспею. Если же она возникнет, всё станет ей повиноваться, не так ли? Потому я не хотел интриговать и впредь не стану».

Наряду с этим желанием, выраженным со смирением, которое понравилось бы графу де Ламарку, Мирабо предавался грезам, вернее, разочарованию: «Я приближаюсь к закату своей жизни; я не утратил мужества, но устал. Я стремлюсь к покою более, чем кажется, и я окунусь в него, когда получу такую возможность, с честью и без опаски. Тогда, если у меня останется достаточно средств, я постараюсь быть счастлив, даже просто играя в кегли».

Потом, словно испугавшись, что подал слишком много надежд бывшей супруге, он пошел на попятный, снова заявив о своем желании сражаться: «Нужно вернуться к декрету о министрах; либо он будет пересмотрен, либо завоевания Революции не будут надежны».

Наверное, Мирабо был слишком заражен политикой и честолюбием, чтобы ограничивать себя, вернувшись к совместной жизни с Эмили; поэтому дело ничем не кончилось. В Национальном собрании тоже как будто бы ничего не произошло, Мирабо вновь поднялся на трибуну и обрушился на Неккера, который только что предложил преобразовать Учетную кассу в Национальную. В очередной раз его красноречие оказало свое действие: Собрание распорядилось отдать его речь в печать.

Однако Мирабо не строил иллюзий по поводу этого успеха; Национальное собрание отказало ему во власти, на которую он рассчитывал. Поскольку маловероятно, что Собрание пересмотрит свое решение, чтобы попасть во французское правительство, не оставалось иного пути, кроме плетения интриг…

VII

Глубокий политический ум может вершить истинную власть подспудно. Пускай на сцене торчат статисты; что за беда, если ты знаешь, что управляешь их поступками и вкладываешь им в уста слова, которые они произносят; главное — быть автором пьесы.

В представлении человека действия, такого как Мирабо, подобный расклад, к сожалению, мог быть только худшим из вариантов, уж чересчур интеллектуальным. Чувственные натуры любят непосредственный контакт: покорить толпу своей речью — наслаждение того же порядка, что и плотское обладание. Мирабо не собирался отказываться от такого удовольствия. Политические проблемы заставят его разделить эти наслаждения. Подобно тому, как распутник отправляется к проституткам, чтобы утолить свою страсть к женщине, политик продолжит блистательно выступать в Национальном собрании, чтобы утолить потребность в публичной деятельности. Но истинные отношения — любовь для любовников, политика для государственных деятелей — свершаются втайне…

В конце ноября 1789 года положение Мирабо пошатнулось, несмотря на то, что его талант был снова признан, а к его выступлениям прислушивались. Национальное собрание, зависящее от общественного мнения, по-прежнему опасалось человека, которого связало по рукам и ногам; оно чувствовало себя стесненным его присутствием и той угрозой, какую это присутствие собой представляло. Некоторые подумали, что Мирабо останется на боевом посту в надежде изменить ситуацию; другие сочли, что он действует в тени. Эти точки зрения не исключали друг друга; Мирабо действовал и тут, и там, не упуская из виду ни своих личных интересов, ни заботы об общественном благе.

Трудно в точности восстановить те события, что происходили за кулисами, — лишь некоторые отголоски их долетали в зрительный зал.

В середине декабря 1789 года Ламарк простился с Национальным собранием и уехал в Бельгию. Эта провинция восстала против своего сюзерена, императора Иосифа II, под предводительством гентского адвоката ван дер Ноота, «бельгийского Франклина». Ламарк предложил соотечественникам свои услуги. Прощаясь с французскими коллегами, он заявил, что всегда с гордостью будет нести в своем сердце уроки, принципы и чувства Национального собрания. В последующие месяцы его энтузиазм угас; Ламарк быстро пожалел о своей неверности Габсбургам, происходившей из взглядов Мирабо на «свободу Шельды». По замечательному совпадению, именно Мирабо, правда, не ведая того, стал причиной возвращения Ламарка в Париж. Как раз во время его трехмесячного отсутствия и развернулась серия интриг, центром которой был монсеньор, граф Прованский.